Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

На этой счастливой ноте я оставил пустой револьвер, переложил нож из сапога в карман и стал насколько возможно быстро спускаться по лестнице. Сердце готово было выскочить из груди. Вот белесое пятно окна; я выбрался через раму на землю... и понял, что понятия не имею, где находится угол с солнечными часами. Я попытался представить наружный облик дома. Здесь комната императора, тут, с другого края, я, а там, у парадного крыльца, караулка. Значит, нужно осторожно пройти задами.

Луна все еще серебрилась на небе, обрисовывая кусты и деревья, и смутная громада здания был достаточно различима, чтобы я мог скользить вдоль нее, касаясь пальцами увивающего стены плюща. В моем воображении сад казался полным кровожадных венгров, готовых броситься и искромсать меня ножами. Один раз в паре шагов внезапно заухала сова, и я замер, как перепутанная куропатка. Оглядевшись, я обогнул угол и стал красться к следующему. И тут во мраке блеснуло что-то — присмотревшись, я понял, что это лунный свет, отражающийся от дождевой воды, собравшейся в емкости, вполне способной быть поверхностью солнечных часов. В этот миг из-за угла, к которому я приближался, донеслись звуки, заставившие мою спину покрыться мурашками. Это были металлический щелчок и шорох шагов. Я попытался заговорить шепотом, не смог, сглотнул и попробовал еще раз:

— Виллем! Вы здесь? Это я, Гарри!

Мертвая тишина, если не считать бешеного стука моего сердца, потом едва слышный звук ноги, шаркнувшей по земле, и после ожидания, показавшегося вечным, голос Виллема:

— Was ist das [926]? Это вы, Гарри?

Он все еще снаружи! На меня волной нахлынуло облегчение, чтобы смениться через секунду потоком ужаса при мысли о том, что предстоит мне совершить. Я вытащил из кармана нож, прижал его к бедру и стал огибать угол. Плющ густо укутывал здесь стену, но было достаточно светло, чтобы различить прореху, зиявшую в паре шагов — проход к потайной двери — и бледный овал лица. Я сделал еще шаг и был встречен шипением.

— Какого черта вы тут делаете? — Потом от волнения он перескочил на немецкий: — Stimmt etwas nicht? Что стряслось?

Бог знает, откуда берется вдохновение.

— Император не в кровати! — хрипло прошептал я. — Он... поднялся! Адъютанты наделали шуму и разбудили его!

— Arschloch [927]!

Относилось это ко мне или к Францу-Иосифу, сказать не берусь, но вполне подтверждало правильность моих умозаключений — Виллем убийца, так как, будь он честным телохранителем, какая ему чертова разница — спит император или нет. Щелчок, который я слышал, свидетельствовал, скорее всего, о попытке вскрыть замок. Дьявол, если он передумает насчет сегодняшней ночи, я могу избежать риска нападать на него... Можно рассказать все императору утром, выдать Виллема, обелиться самому... Пока я всматривался в едва различимое лицо, вихрь нелепых надежд закружил меня и едва не лишил почвы под ногами, но рассеялся вмиг, стоило Штарнбергу заговорить снова:

— Уходите в дом! Он сейчас снова уляжется, а венгры придут! Ну же, приятель, скорее!

Ага, и оставить тебя доламывать замок и доделывать свою работу, как же! Есть только одно средство. Стиснув рукоять, я сделал еще шаг и, когда он открыл рот, чтобы заговорить снова, ударил снизу вверх, целясь в горло. Виллем молниеносно присел, лезвие прошло буквально в дюйме. Его рука защелкнулась на моей кисти. Пока он пытался обезоружить меня, а я — вырваться, из темноты справа появились чьи-то пальцы, устремившиеся к моей шее, а на левый висок обрушился мощный удар. Меня опрокинули на спину, массивное тело придавило меня к земле, другой негодяй держал ноги, а чья-то вонючая лапа заткнула рот. Должно быть они таились тут, во тьме, эти его сообщнички из «Хольнупа», и в нужный момент ринулись в бой со сноровкой и молчаливостью опытных убийц. Я брыкался как проклятый, ожидая жалящего укола стали, но его не последовало. Руки, сжимавшие мои челюсти и горло, напряглись, и я скорее ощутил, нежели увидел, бородатое лицо, прошипевшее что-то, надо понимать, по-венгерски. Над нами приглушенные голоса бурно обсуждали что-то. Виллем, похоже, отдавал приказы, потому как через мгновение рот, освободился от хватки, но прежде чем я успел набрать воздуху и заорать, между зубами оказался кусок ткани. Потом меня перевернули лицом вниз, скрутив за спиной руки.

Тем временем дебаты переросли в оживленную перебранку, и поскольку часть реплик была на немецком, а мозг мой работал на удивление четко, я уловил, что Виллем понятия не имеет, почему я на него набросился, но это и не важно. Раз император не спит, им стоит наплевать на потайную лестницу и вломиться в дом силой. Нет-нет, возражал другой, этот англичанин врет, как все англичане. Штурм дома слишком рискован, караульных слишком много. Третий голос заявил, что нечего тут церемониться — если удастся разделаться с Францем-Иосифом, их жизни будут отданы не напрасно. Всегда найдется тип вроде этого, знаете ли, переполненный патриотической блажью.

Тяжеловес, сидевший на мне, подал резонную реплику, что раз уж, скручивая меня, они наделали столько шума, что и мертвый проснется, есть смысл свернуться и попробовать еще раз завтра ночью. Но прежде чем предложение поставили на голосование, его справедливость была подтверждена прозвучавшим в темноте окликом. За ним последовал лай команд, топот сапог и громогласный приказ не трогаться с места именем императора.

— Mist [928]! — воскликнул Виллем.

Его «уэбли» бахнул, раздался стон, после чего начался бедлам с воплями и проклятьями, темноту разорвали сполохи выстрелов, послышался лязг стали. Оседлавший меня демон вскочил, ругаясь на нескольких языках и паля из револьвера. Я поспешил улучшить свое положение и, вскакивая, неумышленно заехал ему между ног. Венгр отскочил, завывая, я же встал и метнулся было, как олень, к спасительным кустам, но он, вертясь от боли и зажимая свое пострадавшее хозяйство, врезался в меня. Я растянулся на траве, чтобы через миг подняться на свои дрожащие четвереньки, но, увы, не выше, так как кто-то нанес мне сокрушительный удар в основание черепа. Грохот выстрелов и крики смолкли, когда я рухнул опять, на этот раз в блаженное забытье.

Сдается, я лишался чувств и пробуждался с головой, гудящей, как пивной котел, чаще, чем большинство других парней, поэтому смею авторитетно утверждать, что если сама отключка похожа одна на другую как две капли воды, то пробуждение делится на два вида. После момента головокружения, когда приходишь в себя и удивляешься, как, черт побери, ты тут очутился, внезапно возвращается ощущение реальности. Оно может быть приятным, как в Джелалабаде или в пещере в горах Бигхорн, когда я понимал, что ад и слава остались позади, а меня ждет отдых и все отлично; но может принести и открытие, что ты подвешен за пятки к тополю, а кружок кройки и шитья апачских леди намеревается хорошенько поупражняться с тобой, или что ты привязан к жерлу орудия, а канониры уже раздувают фитиль.