Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Ничего подобного, конечно, но я ответил ему своим решительно вскинутым подбородком и удостоился в ответ кивка.

— Захватите с собой трость, на случай, если кто-то неожиданно набредет на вас посреди ночи, хотя сомневаюсь, что тут можно встретить кого-либо раньше рассвета. Если только, — продолжает Билл насмешливо, — «Хольнуп» не попытается околпачить нас, пойдя через дом. Ну, в таком случае желаю доброй охоты, везунчик!

Виллем стремительно подошел к двери, выглянул, выскользнул в коридор и поманил меня за собой. В дальнем конце прохода горел свет, но не слышно было ни единого звука за исключением потрескивающей время от времени деревянной конструкции здания. Штарнберг ступал беззвучно, словно призрак. Одному Богу известно, что пролепетали бы мы в свое оправдание, высуни сейчас кто-нибудь голову и поинтересуйся, зачем бродим мы по уснувшему дому. Одна за другой остались позади комнаты, которые Билл обозначил как гостиные; они тускло освещались лампами, по временам в окно проникал бледный луч луны, а в очагах тлели янтарные искры.

Наконец Виллем остановился и указал пальцем налево. Я увидел лестничный пролет, спускающийся во тьму. Потом он показал направо — там зиял проем коридора, ведущего к комнате Франца-Иосифа. На стоящем у входа в коридор столике мерцала лампа, и Виллем теперь указывал на угол в нескольких футах левее нее, где я различил большое кожаное кресло. Повинуясь кивку сообщника, я осторожно направился туда. Тут Штарнберг задул огонь, и наступила кромешная тьма.

Я не слышал шагов, но ощутил вдруг рядом присутствие Виллема. Его рука коснулась моей, а у самого уха раздался шепот:

— Желаю удачи, старина! — И беззвучно хохотнув, добавил: — Ну разве не классная жизнь, а?

Чертов идиот. Секунду спустя еле различимая тень обрисовалась у входа на лестницу, затем послышался легкий шум поднявшейся и опустившейся вновь рамы. Скатертью дорожка.

А затем... Ну, мне не оставалось ничего иного, как сидеть, представляя собой, как это говорится, жертву противоречивых эмоций. За минувшие несколько дней мне довелось пережить их во множестве. Иные были чертовски неприятными, другие — восхитительными, если вспомнить о Кральте, но по преимуществу — сбивающими с толку. И вот сейчас, утопая в огромном кожаном роскошестве, я пытался разложить по полочкам эту необычную ситуацию. Итак, вот он я, в летней резиденции австрийского императора, сижу в засаде и жду, когда в его владениях начнется кровавая вакханалия, но, что удивительно, нисколечко не нервничаю, не говоря уж о страхе. Опасность грозит мне не больше, чем любому другому из здесь живущих, Виллем примет на себя все бремя, а впоследствии, когда все будут метаться как безголовые цыплята, сможет устроить небольшое представление. Он сделается героем дня (если выживет), но и мне перепадет частица славы, надо только мужественно хромать и произвести на этих капустогрызов неотразимое впечатление своей британской флегмой. Небольшая порция лжи, скормленная Хаттону при следующей встрече — и вот хвалебные рапорты летят в Париж и Лондон (и Виндзор, разумеется), а я, дружески распрощавшись с Францем-Иосифом, мчусь в Вену в обществе благодарной и обожающей Кральты.

Приятно было мечтать о ней, сидя в темной уютной комнате, еще хранящей тепло погасшего камина. Странная женщина, прекрасная при всем ее лошадином лице, с телом, как у дагомейской амазонки, и плотским аппетитом под стать.

Но смогла бы она так сильно зацепить меня при обычном раскладе вещей? Быть может, это необычные обстоятельства, при которых мы встретились, или контраст между ее ледяными, презрительными манерами и порывами безудержной страсти заставляют меня замирать, когда в памяти всплывают сладкие картины: меховая накидка, соскальзывающая на пол, словно покрывало с прекрасной мраморной статуи, обвивающие меня руки и ноги, шелковистые волосы на моем лице... О, Вена манила, честное слово. Целиком окунувшись в эти сладостные грезы, я приготовился с комфортом прободрствовать всю ночь, чтобы...

...Чтобы резко очнуться, дрожа от холода в комнате, остывшей, пока я спал. Как долго? Негромкий звон мог означать час ночи, а мог отмерить очередной пятнадцатиминутный интервал, но члены не затекли, значит, времени прошло немного... Но что разбудило меня? Часы, холод или какой-то шум? И тут волосы зашевелились у меня на затылке — из холла внизу послышалось легкое скребыхание, потом шелест и тихий стук... Исусе! Там кто-то есть, и этот некто поднимает окно, через которое вылез Виллем. Может, это он вернулся? Нет, с какой стати. Но тогда кто? Я замер от ужаса, покрывшись ледяным потом, потому как происходящее означало только одно: сопляк ошибся в своих расчетах, «хольнуповцы» слыхом не слыхивали ни о каких потайных лестницах и решили пробраться в дом путем простого взлома. И вот сейчас закутанные в плащи зловещие фигуры стоят уже, наверное, на площадке; они замирают, прислушиваясь, потом воровато двигаются вперед... Резко скрипнула ступенька, и я едва не спрыгнул с кресла, нащупывая свой «лево», навострив уши и пытаясь различить что-нибудь в темноте. Новый скрип и шипящий шепот. Кто-то споткнулся и выругался, затем, к моему изумлению, пьяный голос затянул негромко песенку про lieber klein Matilde [924]. Другой голос резко оборвал его, спросив: «Wo ist die Kerze? Streichholz, Dummkopf!» [925] Кто-то икнул и захихикал; чиркнула спичка, на лестнице затрепетал огонек, и я едва не лишился чувств от облегчения, увидев едва стоящего на ногах Твидлдама со свечой в нетвердых руках, и Твидлди, цепляющегося за него сзади.

Оба были в мундирах, но, судя по виду, побывали во всех без исключения пивнушках Ишля. Мне нечасто доводилось видеть более набравшихся субалтернов, но хотя бы Твидлдам соображал достаточно, чтобы бояться разбудить императора. Раскачиваясь с чрезмерной предосторожностью, он шепотом посоветовал приятелю заткнуться и явно заметил бы меня, кабы Твидлди, мощно рыгнув, не задул свечу, снова хихикнув. Твидлдам уронил спички, оба заверещали в темноте, и дело наверняка кончилось бы печально, но Твидлдам спас положение, предложив продолжить путь на карачках. Так они более или менее благополучно добрались до своей комнаты. Тихо захлопнулась дверь, и в императорской резиденции снова воцарился покой.

Но только не для меня. То ли от холода, то ли от пережитой встряски меня пробила дрожь. Я сидел в темноте, завидуя этим пьяным юнцам, которые дрыхнут сейчас в своих кроватях, и ощущал беспокойство, так контрастирующее с похотливыми грезами о Кральте, баюкавшими меня перед сном. Мне трудно выразить его: ничего вроде бы не изменилось, но если раньше я был совершенно спокоен, то теперь места себе не находил. Ладно, согласен, я — парень неустойчивый, сто раз на день метаюсь между страхом и надеждой, но сейчас дело было не в опасении, а в предчувствии, что нечто идет не так, чертовски не так, и мне ничего тут не изменить. Это было не поддающееся логике предвидение, просто животный инстинкт. И слава богу за него, поскольку именно он заставил меня беспокойно ерзать, и дерганье это изменило курс мировой истории.