Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Не будь я подогреваем втайне мыслью о своей удаче, благодаря чему полюбил вдруг все человечество, обед с Францем-Иосифом, начавшийся в пять, стал бы, вероятно, жутким испытанием. Я появился, опираясь на трость, и Его Величество встретил меня поздравлениями вперемежку с предупреждениями не переутомляться. Он принадлежал к несчастным, которых Господь сотворил чопорными до мозга костей, и любые его попытки идти против своей природы доставляли массу неудобств и беспокойства всем окружающим, и больше всех ему самому. Император напомнил мне надутого учителя, снизошедшего до фагов: даже если тот знает, какие слова использовать, то никогда не примет верный тон.

К примеру, посетовав за супом на неспособность блеснуть знанием английского, Франц-Иосиф возложил вину не только на своих учителей, но и на мое прекрасное владение родным его языком — даже похвала моему немецкому прозвучала в его устах как выговор. Я парировал остротой, которую когда-то слышал (от Бисмарка, как потом вспомнил), что дар к языкам полезен только метрдотелям. Виллем поддержал меня: есть-де мнение, что способность к лингвистике свидетельствует о низком интеллекте. Император, мрачно катая хлебный шарик, заявил, что его учителя так не говорили, а про метрдотелей судить он не берется. После столь жизнерадостного начала мы ели молча, пока Франц-Иосиф не принялся серьезно расспрашивать меня про устройство лагерей и санитарные установления в индийской армии, обратив особое внимание на необходимость заботиться в жарком климате о ногах. Я старался изо всех сил и имел неосторожность привести шутку Веллингтона. Королева спрашивает его как-то: чем, мол, так воняет от построенных в шеренги гвардейцев? Носатый отвечает: «Это esprit de corps [921], мадам». Анекдот был встречен отсутствующим взглядом, из чего я сделал вывод, что с французским у Его Величества тоже не ахти.

Единственными темами, которые его оживляли, были лошади и охота. В первых он знал толк и был, по слухам, прекрасным наездником. Что до второго, то должен заявить — главным воспоминанием моим об усадьбе под Ишлем являются рога серн, от пола до потолка покрывающие стены любого зала, в который бы ты ни зашел. Все они были добычей венценосного охотника. Их там насчитывалось, наверное, несколько тысяч [922].

После обеда началось настоящее веселье, когда мы сели играть в тарок — нечто вроде виста. Я мог убедиться, что помимо скверных лингвистических способностей император Австрии весьма слаб по части устного счета, почему он подолгу рассматривал каждую карту, прежде чем пойти с нее. Подозреваю, забава была слишком оживленной для него, потому что после пары робберов Франц-Иосиф поспешил снова сесть за письменный стол, нам же оставалось вернуться в свои комнаты... и ждать.

Мало припомню ночей длиннее этой. Хотя меня, так сказать, уволили с действительной службы (если убийцы не решат пойти через дом), я вертелся, как кот на раскаленной крыше, да и Виллем чувствовал себя не лучше. Сидя у меня в комнате, мы испробовали все карточные игры для двоих — он, кстати, настолько разнервничался, что даже мухлевать не мог. В восемь ординарец принес чай, хотя мне не помешало бы скорее бренди, пинты эдак полторы. Мы выведали у парня, что император обычно ложится около девяти, после чего и вся округа тоже затихает. И точно, вскоре под окном послышалась тяжелая поступь сержанта, обходившего вместе с часовым дом, и отдаленная команда занять пост.

— Чертов педант! — проворчал Виллем, когда до нас донеслись грузные шаги возвращающегося унтера, затихшие, когда тот свернул к караулке, расположенной с фасадной стороны дома. — Воображает, что может лаять, как на плацу. Наверное, это исключительно ради Франца-Иосифа, пока тот твердит перед сном молитву. Часовые меняются каждые три часа, и «Хольнуп» наверняка об этом знает, поэтому самое удобное для него время — между тремя и шестью. Но нам надо быть настороже с десяти — раньше-то вряд ли кто пожалует.

Когда он произносил эти слова, мы стояли у окна и глядели на скудно освещаемый луной в последней своей четверти сад. Кустарник отбрасывал тени на траву, темная масса деревьев вырисовывалась на фоне ночного неба, слабый ветер едва колыхал листья. Стукнули ставни, закрываемые на окне этажом ниже, захлопнулась дверь, лязгнули запираемые засовы. Где-то в здании ходики отбили получасовой удар, после чего единственное, что нарушало тишину, это периодические скрипы готовящегося к очередной покойной ночи дома.

Мне послышалось тихое постукивание, и я с облегчением убедился, что это Виллем барабанит пальцами по подоконнику. Но красивое лицо оставалось достаточно невозмутимым, и когда он поймал мой взгляд на своей ладони, то негромко рассмеялся.

— Ждем начала игры, да? — говорит. — Или готовимся принять подачу. Вы как с крикетом?

— Если ваше досье полное, вы обязаны знать, что я взял пять из двенадцати против сборной Англии.

Он присвистнул. Но когда я добавил, что однажды выбил тремя мячами подряд Феликса, Пилча и Минна, выяснилось, что этот профан даже не слыхал о таких [923].

— В мои времена лучшей битой был Грейс, — заявляет он.

Вот так мы толковали про крикет, ожидая покушения на австрийского императора. Что ж, мне приходилось слышать и более причудливые разговоры на пороге отчаянного дела.

Когда далекие часы отсчитали десять ударов, Штарнберг сбегал к себе и вернулся в форме для ночной вылазки — черная сорочка, вязаные брюки, легкие сапоги; пистолет и фляжка рассованы по карманам, за поясом зловещего вида охотничий нож.

— Никогда не знаешь, что именно пригодится, — объявляет Билл. — Не волнуйтесь, я избавлюсь от него прежде, чем начнется какое-либо следствие, — и он похлопал по эфесу.

Глядя на стремительные его движения, горящие глаза и самоуверенную улыбку на точеном лице, я в очередной раз поймал себя на мысли, что мало найдется парней, с которыми я меньше хотел бы столкнуться ночью на узкой дорожке, чем с Виллемом фон Штарнбергом. Юнец был весь на взводе и наслаждался этим.

— Приготовили свою хлопушку? — спрашивает. — Отлично. Я огляделся вокруг, все тихо, как в могиле. Дороговато, однако, приходится платить Ишлю за венценосного постояльца — Стокгольм в воскресенье и то веселее! Теперь я провожу вас на пост, который находится за гостиной, откуда начинается коридор к покоям императора и квартирам адъютантов. Там имеется уютный темный уголок, откуда просматривается весь проход, а на противоположной стороне комнаты — лестничный пролет, ведущий в маленький холл, через окно которого я вылезу на улицу.

Он замолчал и подумал немного.

— Если они пожалуют сегодня, в чем я почти уверен, вам, как начнется стрельба, стоит оценить обстановку. Несколько выстрелов будут означать, что все кончено; коли пройдет двадцать секунд, а пальба не кончится... Ну, в таком случае их пришло больше, чем я подписывался. Если они не явятся, отправляйтесь в кровать прежде, чем дом начнет просыпаться. Я же буду дышать себе утренним воздухом, — добавляет он, подмигнув. — Ну, все в порядке? Все путем?