Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Ждите здесь! — бросил Виллем и исчез в зарослях.

Я привалился к дереву, переводя дух и гадая, не стоит ли мне сломя голову дернуть вниз по холму, подальше от всей этой нелепой затеи, но припомнил Хаттона и королеву, и остался стоять, обливаясь потом и стуча зубами. Через минуту появился Штарнберг — он скользил по ковру из опавших листьев и иголок, и на лице его светился дьявольский восторг.

— Эврика! Он здесь, собственной персоной, покуривает в сторонке, пока егерь обмеряет рога серны, сраженной, надо полагать, пулей императора! Лучше не придумаешь! — Билл ухватил меня за плечо. — Час пришел, друг мой Гарри! Время повредить лодыжку и призвать на помощь. Готовы?

— Вы совсем спятили! — процедил я сквозь клацающие зубы. — И вы, и ваш Бисмарк!

После чего с уст моих сорвался вопль: «О, Боже!», — потому как этот пес неожиданно нанес сокрушительный удар по моей ноге, после чего я рухнул в агонии на землю и принялся кататься по листве, держась за ноющую лодыжку и желая мерзавцу провалиться в ад и еще подальше. Боль была такая, будто меня подстрелили. А он перешагивает через меня, примеривается и бьет со всей силы снова, почти по тому же самому месту.

— Надо же предъявить что-то медикусу для осмотра! — ухмыляется Билл. — Не так громко, идиот, не то они подумают, что вас убивают! Издавайте стоны и попытайтесь придать себе вид человека, стоически переносящего боль!

Будучи слишком ошеломлен, я мог только рыдать и ругаться, поэтому Виллем снова исчез в лесу, вопя: «Helfen, mein Негг!» Я кое-как прислонился к дереву и снял гетру и носок, обнаружив, что лодыжка страшно раздулась и уже синеет. Господи, неужели кость сломана? Я обхватил ногу обеими руками, чувствуя, как образуется опухоль. Тут послышались шаги и срывающийся от отчаяния голос Билла.

—... его нога попала между двух камней, наверное. Не думаю, что это перелом, но идти он вряд ли сможет. И надо же было такому случиться прямо в первый день нашего похода!

— Говорите, ваш друг — англичанин? — послышался низкий голос, на удивление невыразительный и спокойный.

— Ну да, мой армейский друг. Никто из нас не бывал прежде в Зальцкаммергуте, и мы хотели... Ага, вот же он! Как дела, Гарри? Видок неважный!

Тут он поворачивается к своему спутнику.

— Кстати, позвольте представиться: граф Виллем фон Штарнберг. Герр?..

Пронырливый юный ублюдок оборвал вопрос, делая вид, что не догадывается, с кем имеет дело. Стиснув зубы, я старался подыграть ему, подметив про себя, что стоит возблагодарить судьбу за отсутствие в австрийской армии гайлендерских частей, потому как узловатые и подвернутые внутрь коленки императора, торчащие между шерстяными гетрами и черными кожаными штанишками, называемыми ледерхозен, под килтом выглядели бы просто ужасно. На Франце-Иосифе была охотничья куртка и легкомысленная шапочка с пером, зато в хмуром лице с окладистыми баками, склонившемся над моей больной ногой, веселости совсем не наблюдалось. Как и сочувствия. Только невозмутимая серьезность.

— Ему нужна помощь, — последовал высочайший диагноз. — Вы можете идти, сэр?

Должно быть, во мне погиб актер, ибо когда Виллем склонился, чтобы помочь пострадавшему подняться, и глаза мои встретились с тяжелым взглядом императора, я широко распахнул их и задергался, будто собирался вытянуться во фрунт.

— Боже мой, — прохрипел я. — Ваше Величество! Я... я... — И продолжал бубнить дальше, тогда как Виллем, должным образом удивившись, щелкнул каблуками. Франц-Иосиф в очередной раз продемонстрировал свои гениальные дедуктивные способности:

— Вы меня знаете?

Еще бы не знал: приподняв цилиндр, я представился и рассыпался в извинениях, что забрел в его владения; Виллем вел себя аналогично, кланяясь, как болванчик, пока Франц-Иосиф демонстрировал изумление, задумчиво хлопая ресницами.

— Офицер из Мексики! — говорит он наконец. — Тот, что пытался спасти моего несчастного брата. Я вручал вам орден Марии-Терезии, на Корфу, не так ли?

После этого все пошло как по маслу: император серьезно кивал, Билл заявлял, что если бы он только знал и что у него мысли не было вторгаться в чужие владения, и вообще мы доставляем столько неудобств, Ваше Величество. Флэши же сначала мужественно цеплялся за дерево, а потом еще более мужественно за егеря, которому выпала честь тащить его на своей спине. Я возлежал на оной, наслаждаясь ароматами ружейной смазки и коровьего навоза, и размышлял, что из всего этого выйдет, а Виллем топал рядом с императором впереди, рассыпаясь попеременно то в благодарностях, то в извинениях и, к моему изумлению, заставив Франца-Иосифа рассмеяться. Стоит отдать должное этим Штарнбергам: коли начнут петь, их даже соловьи заслушаются. Ко времени, когда мы достигли усадьбы, император Австрии пришел в наилучшее расположение духа. Он на ходу раздал поручения слугам и отправился переодеть свои дурацкие штанцы, только когда убедился, что я удобно устроен на кушетке в оружейной комнате и вокруг снуют лакеи с горячей водой и холодными компрессами. Лично занявшись моей перевязкой, Виллем отогнал их прочь.

— Мы на месте, — шепнул он. — Кстати, император знает мою семью, по крайней мере, по имени.

Меня так и подмывало сказать, что, знай он про Штарнбергов немного более фамилии, нас бы уже волокли сейчас в кутузку.

— Продолжайте в том же духе, когда придет доктор, — добавил Билл.

Я так и поступил, играя свою роль на глазах Виллема и Франца-Иосифа, облачившегося теперь в приличный костюм. Эскулап, пухлый коротышка с глазами навыкате и дикорастущими бачками, обследовал мою травму и изрек, что выглядит она ужасно, но ковылять я, скорее всего, смогу. Отлично, думаю про себя, ибо теперь нет повода нас приютить, и мы можем направить стопы свои в Ишль и предоставить «Хольнупу» свободу действий. Но у Штарнберга, чтоб ему провалиться, на все имелся ответ.

— Не забудьте про рану в бедре, — не моргнув глазом заявляет он. — Это серьезное повреждение, оставшееся у моего друга на память об Афганистане, — это уже к доктору. — Оно способно вызвать онемение ноги. Помните, Гарри, как вы целую неделю провалялись в кровати, когда в бытность в Шотландии просто споткнулись о пень?

Заметьте, как хитро: Виллем знал, что растрогать Франца-Иосифа способны только почетные боевые отметины. Император сам был отважным воякой, и с из ряда вон выходящей тупостью рисковал жизнью и здоровьем в ходе различных своих кампаний. Которые, к слову сказать, все проиграл. И вот, можете представить себе Флэши, возлежащего без штанов перед доктором, удивленно изучающим впечатляющий шрам на бедре, рану колена, полученную при Харперс-Ферри, и даже отверстие в филейной части, просверленное пулей охотников за рабами во время переправы по льду реки Огайо. Виллем тем временем шепчет потрясенному Францу-Иосифу, что, мол, это еще даже не половина — стоит осмотреть всю его шкуру, там и дюйма целого не найти — честное слово, Ваше Величество, — этот парень прожил лихую жизнь, ей-богу. Ну, или что-то в этом роде.