Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Вы еще не забыли мой метод за прошедшее с нашей последней встречи время? — спрашивает самоуверенный осел, в котором я начал подозревать определенную разновидность маньяка. — Отлично, примените его. Обратите внимание, — в голосе поэта чувствовалось нетерпение, — что на этом человеке бушлат с медными пуговицами. Такую одежду редко увидишь на ком-либо, кроме мореходов. Прибавьте к этому очевидный факт, что он немец или американец немецкого происхождения...

— Я не вижу... — начал было бейлиф, но был оборван.

— Дуэльные шрамы, доктор! Они совершенно четко видны рядом с обоими ушами. — Глаз у него был острый, спору нет, раз заметил подарочки, оставленные много лет назад Отто Бисмарком. — Это безошибочная метка любого немецкого студента, и поскольку нанесены они не рукой эксперта — глядите, расположены слишком высоко, — логично будет предположить, что получил он их не в Гейдельберге или Геттингене, а в менее прославленной академии. Это наводит нас на мысль о среднем классе, из которого наш подопечный явно выбыл из-за своих преступных наклонностей.

— С чего вы это взяли?

— Такой пьяница едва ли мог приобрести прекрасную серебряную фляжку, которую сжимает в руке. Дедукция подсказывает, что это плод одной из мелких краж, некоторые из которых неизбежно должны были привлечь внимание полиции.

— Ну разумеется! Да, я обязан был сам догадаться. Но откуда вы узнали, что он служит корабельным стюардом и был в Америке, и направляется в Гамбург...

— Внешний его облик, хоть и опустившийся, не свидетельствует о полной безнадежности. Заметно, как он заботится об усах и бакенбардах, стараясь, без сомнения, хоть частично компенсировать ущерб, нанесенный пьянством его наружности. — Я готов был пнуть этого дерзкого, самоуверенного ублюдка, но вынуждал себя продолжать разыгрывать опоссума. — Опять же, руки его ухожены, как и ногти, значит, перед нами не простой матрос. Кто же тогда как не стюард? Башмаки, хоть и потрепанные, сделаны из исключительно добротной кожи. Наверняка позаимствованы у пассажира первого класса. Что до пребывания в Америке, то мы установили, что он пьет виски-бурбон, которые мало распространены помимо Соединенных Штатов. Далее, из раздела портовых новостей я узнал, что сегодняшним утром в Лондон прибыл из Нью-Йорка лайнер «Брунгильда», который в субботу отправляется в Гамбург. Отсюда я могу, приняв во внимание установленные ранее факты, резонно заключить, что мы имеем дело с одним из членов его экипажа, так бездарно потратившим свою увольнительную на берег.

— Удивительно! — вопит бейлиф. — Ну и, конечно, все так просто после того как вы объяснили. Дорогой друг, ваши необыкновенные способности не изменили вам за годы отсутствия!

— Надеюсь, по меньшей мере, что их вполне достаточно для того, чтобы сделать столь очевидные выводы, как в данном случае. Полагаю, доктор, мы уже достаточно времени потратили на эту бедною развалину, которая, опасаюсь, представляет больший интерес для членов собрания общества трезвости, чем для нас. Мне кажется, вы согласитесь, что этот ничтожный каркас имеет мало общего с вашим заслуженным индийским генералом?

— Еще бы! — восклицает второй болван, поднимаясь.

И они зашагали дальше, оставив меня вздыхать от облегчения и негодования — пьяная судовая крыса из второразрядного немецкого университета — это ж надо додуматься! Я расслышал, как доктор спросил:

— Но как вы узнали, что он попал сюда через Пикадилли?

— От него разит бурбоном, который не просто найти где-либо, кроме «Американского бара», а состояние его указывает на то, что он по меньшей мере один раз наполнил свою фляжку после схода на берег...

Выждав, пока путь расчистится, я с кряхтеньем поднялся и поспешил домой: усталый, разбитый и воняющий бренди (бурбон, тоже мне — будто я стану загаживать свое нутро подобной мерзостью), но если мой «ничтожный каркас» ныл, то сердце разрывалось от счастья. Все обернулось лучше некуда, и для меня и для Селли, и, ковыляя к Беркли-сквер, я пребывал в превосходном расположении духа. Дойдя до конца Хей-хилл, я принялся даже насвистывать, и тут взгляд мой случайно упал на освещенное окно, и я замер, сказав про себя: «Ого, а это еще что?»

Дело в том, что это было мое окно, в гнездышке для утех юных дней, которое, как уже упоминалось, я предоставлял принцу Уэльскому для тайных встреч. Мне вспомнилось из утренней газеты, что его прибытие из Франции ожидалось вечером на Чаринг-Кросс. Святой Георг, думаю, этот хряк спал и видел как бы добраться до английской свежатинки, это когда в его распоряжении целый месяц была половина всех танцовщиц Парижа. Не успел приехать, как сразу в седло. Горестно покачав головой при мысли о столь прискорбном поведении, я заметил, как с Графтон-стрит выезжает кэб и останавливается прямо у дверей моего убежища на Хей-хилл. Час был поздний, прохожих никого. Ага, думаю, вот и его пташка; дайка поглядим, будет о чем посудачить завтра в клубе.

Я подоспел как раз, чтобы увидеть, как дама под густой вуалью, не заплатив, вышла из кэба, который в ту же минуту укатил. Это подтверждало мою догадку, и когда она прошла по мостовой и поднялась на крыльцо, я был тут как тут. Как раз когда я проходил мимо, леди приподняла вуаль и поправила волосы, и на долю секунды мне открылось ее лицо. Я замер, словно оглоушенный, и, хватаясь за поручни, стал сползать на землю. Потому как ошибки быть не могло — передо мной стояла моя внучка, крошка Селина.

Мне случалось переживать тяжелые удары, но этот меня едва не прикончил. Моя собственная внучка спешит к этому пузатому сатиру! Привалившись к крыльцу, я не в силах был пошевелиться. Селина, с ее наивными очами и милой невинностью — наложница распутного Берти?! Нет, этого не может быть... Да ведь только сегодня утром она умоляла меня спасти ее из объятий Морана, едва не лишилась разума от страха. Впрочем, как же еще она должна была себя вести, будучи тайной избранницей принца Уэльского? Разве позволено ей скомпрометировать себя связью с авантюристом на половинном жалованье вроде Тигра Джека, если Селли хочет сохранить расположение венценосного любовника? Так же как нельзя оказаться замешанной в скандале вокруг жениха, повинного в хищении полковых денег. Желая остаться с Берти, она надеялась заткнуть Морану рот моими деньгами! Не удивительно, что Селина так рыдала на моей груди, злокозненная маленькая бесстыдница! А я-то из кожи вон лез, пытаясь спасти ее честь! Честь моей внучки.

В этом-то, разумеется, и разгадка. Будучи моим отпрыском, плотью от плоти моей... Ах, как здорово она провела меня, разыгрывая испуганную Невинность, а я готов был выкинуть на ветер половину своего состояния и пошел ради нее на риск оказаться на виселице. Это было уже слишком. Я поднял глаза на освещенное окно, готовый разорваться от ярости. И тут, вопреки своему гневу, я понял, что улыбаюсь, а потом расхохотался в голос, цепляясь за поручни. Думайте что хотите — размышляя об этой милой, невинной, нежной красавице и уме, скрывающемся за этим обличьем, я понял — это действительно маленькая внучка Флэши, до кончиков ногтей.