Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

Несколько раз вместе со всеми переходил из одного полка в другой и Василий Мирович. Сибирский полк, в котором он ранее состоял, расформировали, часть отправили в тыл на разные службы, а вместо него появился драгунский кирасирский Тобольский полк, куда он вместе со своим батальоном после долгих мытарств и был переведен. Начальником полка числился Петр Панин, а их батальоном командовал все тот же майор Княжнин. Но самое главное – в одной из рот он отыскал все такого же серьезного Тахира, а вместе с ним несли службу и его старые знакомые Фока и Федор Пермяк. Увидев его, они вытянулись по всей форме и дружно отрапортовали, кто они такие и в какой роте служат.

– Рад, весьма рад, – не зная, как с ними разговаривать в непривычной обстановке, выдавил из себя несколько слов Мирович. – Как служится? Давненько не видались…

– Так слух прошел, что ваше высокоблагородь в столицу перевели, – подал голос Федор Пермяк. – Мы еще и говорим, значит, заслужил их высокоблагородь, коль на самый верх взяли.

– Мы же помним, как вместе под Егерсдорфом стояли. Непростое сражение было, ой, лихое дело, – присоединился к нему Фока. – А вы там молодцом держались, за других голову не прятали.

– Не то что немчура продажная… – вырвалось у Федора, и он, осознав, что сказал лишнего, испуганно покрутил своей кудлатой головой по сторонам, не услышал ли кто. Потом испытующе посмотрел на Мировича и тихо проговорил: – Вы уж извиняйте, ваше высокоблагородь, не то сказал…

– Меня можешь не опасаться, но сам знаешь, за такие слова что может быть. Поостерегся бы.

– А вы тоже к нам на службу или так, по случаю наведались? – поинтересовался более сдержанный Фока, чтоб сменить тему.

– В вашем батальоне, а куда назначат, пока не знаю.

– Тахирку-то видели? Он тоже теперь драгуном служить будет при своих кривых ногах, – захохотал Федька Пермяк.

– Да он на коне получше твоего держится, – урезонил его Фока, – неча зря наговаривать на парня. А как он стреляет, то сам знаешь.

– Знаю, знаю, – согласился Федор. – Уж лучше рядом с калмыком или кто он там есть служить, чем с немцем.

Мирович не стал дослушивать их спор и, козырнув, отправился к себе. Но едва он сделал несколько шагов, как был неприятно удивлен, когда навстречу ему попался его бывший начальник, поручик Алексей Павлович Трусов. К удивлению Василия, вид у того был жалкий и болезненный. Он держался обеими руками за живот, и искаженное страданиями его лицо говорило о том, что Мирович встретился с ним не в самый благоприятный момент его жизни.

– Здравия желаю, господин прапорщик, – проговорил он. На что услышал в ответ:

– Издеваешься, да? Какого же ты здравия мне желаешь, коль я не знаю, доживу ли до вечера.

– Чем могу помочь?

– С глаз моих сгинь, лучшую помощь окажешь, – скрипя зубами и тяжело дыша, проговорил тот, но потом спохватился и почти жалобно попросил: – Отведи меня к лекарю, сил моих нет, а еще лучше ко мне его направь.

– Куда прикажете? – поинтересовался Мирович. – К вам в палатку? Или еще куда?

– На кладбище, – рявкнул тот. – Если дальше так рассусоливать будешь, то точно на кладбище окажусь.

– Да что случилось, Алексей Павлович? Лекарь первым делом спросит о том. А мне что отвечать?

– Отвечай, чего хочешь. Накормил меня повар новый, из немцев треклятых. Два дня как на кухню принял, сготовил что-то вкусное и донельзя ядовитое. Другим ничего, а меня вот скрутило. Уж я его, бестию, разыщу, коль жив останусь. Ну, чего стоишь, словно идол на обрыве? Дуй за лекарем и без него не возвращайся, а то и тебе перепадет на орехи…

Мирович вернулся с лекарем, прихватившим для верности огромный клистир, а рядовой в сером халате нес следом за ним воду розоватового цвета в глиняном кувшине. Когда они зашли внутрь, Трусов катался по полу внутри палатки, проклиная на все лады и немецкого повара, и лекарей, что сговорились отправить его на тот свет, а потому не спешат явиться для его спасения.

Лекарь, судя по его плохому знанию русского языка, оказался тоже из немцев, но действовал весьма проворно и расторопно, не воспринимая ругательства и угрозы больного. Он приказал Мировичу держать руки поручика, а сам с помощью солдата содрал с того штаны, велел положить Трусова животом на кровать и ловко воткнул кончик своего инструмента тому между ягодицами, подняв кожаный мешок с жидкостью на уровень своего плеча. Внутри поручика все заклокотало, он ойкнул и тут же умолк, а потом начал сучить ногами, словно маленький капризный ребенок.

– Отпустите меня, изверги! – заверещал он истошно.

Но доктор стоял неподвижно и что-то отсчитывал, то сжимая, то разжимая кисть левой руки, в которой был зажат мешок, постепенно уменьшавшийся в объеме.

– Убью! На дуэль вызову! Всех до единого! – продолжал неистовствовать Трусов. Но Мирович и рядовой крепко удерживали его, не давая подняться с постели.

Наконец лекарь твердо проговорил:

– Карошь! Отпу-ссс-кай… – после чего Мирович и помощник лекаря отскочили в сторону, а Трусов свечкой взвился вверх. Он хотел было стремглав выскочить из палатки, но запутался в спущенных рейтузах, повалился наземь и, извиваясь, змеей пополз наружу.

– Карашо, все будеть карашо, – сказал лекарь и извлек из своего кармана маленькую курительную трубочку, засунул ее в рот, даже не удосужившись сполоснуть руки, и начал ее посасывать, ни на кого не глядя.

Мировичу от этого стало окончательно противно, и он вышел из палатки, надеясь, что лекарь со своим помощником обойдутся без его услуг.

– Век не забуду, – услышал он сзади себя, когда обходил палатку, чтоб пройти по центральному проходу между полинялых на солнце пирамидок. Он понял, что это поручик Трусов подал голос, а значит, пока жив. Только было непонятно, благодарил он этой фразой своего спасителя или в ней содержалась угроза за те унижения, что он испытал.

«А мне наплевать, что он там бормочет. Не будет жадничать и жрать чего попало, – думал Мирович, вышагивая без оглядки, торопясь узнать у своего начальства распорядок на завтрашний день. – Уж лучше от пули умереть, чем от поноса, – улыбнулся он сам себе, вспоминая искаженное болью лицо прапорщика Трусова, с которым у него отношения так и не сложились, а теперь, видать, их дорожки разойдутся окончательно. – Только бы под его начало не попасть, а то ведь заест, как волк овцу. Э… нет, не получится, – вновь улыбнулся он сам себе. – Если его брюхо немецкой пищи не выдержало и он едва не помер, то мной он уж точно подавится…»

В роте Мировича тоже был ощутимый недокомплет. Из полутора сотен человек вместе с прислугой, больными и необученными насчитывалась едва ли сотня приличных бойцов [11] По штатному расписанию того времени рота фузилеров насчитывала 144 человека, драгунская – 120. . А если учесть, что сносно держаться в седле могла лишь половина из них, то картина выглядела и вовсе удручающей.