Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

Антони лежал как бы в оцепенении. По крайней мере, он редко отвечал брату Франсуа. Он отверг предложение духовной поддержки и не захотел причаститься. Очень смутно, и тем не менее очень глубоко Антони чувствовал, что Нелета и священник борются из-за него. Когда брат Франсуа приходил, атмосфера в комнате сгущалась. Антони просил, чтоб его оставили в покое.

Когда он мог мыслить ясно, то понимал, что наверняка умрет. Убеждение росло по мере того, как уходили силы. Он уже не мог сам налить себе вина. Нелета постепенно перестала давать ему ром. Хотя она, несомненно, спасла его от более быстрой смерти, и выглядеть он стал лучше, страдания стали более осознанными и потому более мучительными.

Дождливый сезон близился к концу. Антони знобило и лихорадило по целым неделям. Он часто бредил. От этих дней жара и слабости, когда происходящее в нем и во вне безнадежно смешалось, память с поразительной ясностью затянувшегося наркотического сна сохранила несколько эпизодов. Он не мог вспомнить, что было на самом деле, а что в бреду. Возможное и невозможное казалось равно достоверным. Вымысел и явь представали чередой изменчивых образов. В них отражались его мрачные мысли, словно происходящие в пространстве, подверженному смягчающему действию времени. На много недель они заместили собой события.

Пространство вытянулось. Оно стало больше в длину, чем в ширину, причем протяженность его все время менялась. Иногда черные резные фигурки в изножье кровати придвигались вплотную. Чудные африканские горгульи строили ему рожи, то так близко, что их вытянутые языки тянулись к его лицу, то в сотне футов, и тогда кровать растягивалась, как дорога с воротами в дальнем ее конце.

Может быть, этой победе длины над шириной способствовало Нелетино зеркало. Оно стояло на комоде в дальнем конце комнаты, прямо напротив Антони. В зеркале он видел и себя, и все, что творится в комнате. Нелета как-то накрыла зеркало полотенцем, но Антони не мог вынести слепящую белизну перед глазами, и попросил полотенце снять. Когда Нелета выполнила его просьбу, мир словно возник заново. Зеркало, казалось, вбирает в себя свет и отбрасывает лучи в мрачную пещеру за глазными впадинами Антони, пещеру, в которой он боялся оставаться один.

Зеркало было большое, французское, предмет жгучей зависти прислужниц. Антони подарил его Нелете, когда ввел ее в дом. Чуть отступив назад, она могла видеть себя целиком. Ящики ее комода шли ступеньками, так что она стояла у зеркала как у подножия низкой лестницы. И впрямь, все в комнате вело к зеркалу и воссоздавалось в его золотистой атмосфере, которую днем подчеркивал проникающий сквозь жалюзи свет, а ночью - мерцание свечей. Вся жизнь комнаты продолжалась в сонном полумраке за зеркалом.

Там Антони видел себя, лежащего на кровати, видел, как бронзовый загар постепенно сходит с его лица, как истаивают черты, делаются мельче, кожа приобретает болезненно-желтый оттенок, глаза становятся большими, пронзительными, тоскливыми. Теперь он мог смотреть себе в глаза часами. В зеркале сидел брат Франсуа, который, казалось, собирал вокруг себя проникающий через жалюзи свет. Этот свет, надмирная доброта и тихое, неизменная ласковость улыбки смешивались, словно были одной природы. Годы спустя Антони вспоминал окруженное светом лицо брата Франсуа как успокаивающий, неистребимый образ человеческой крепости.

Видимо, священник просиживал у постели часами, потому что только это воспоминание и сопровождалось голосом. Что он говорил, Антони не запомнил. Но он отвечал. Они разговаривали. Ни фразы из этих призрачных бесед не удалось впоследствии воскресить в памяти. Однако остаток Антони, свободный от всего внешнего, почти свободный от самой плоти, говорил с братом Франсуа. Память не сберегла слов, но сохранила звучавшие в них утешение и бодрость. У Антони сохранилась твердая уверенность, что именно это духовное лекарство помогло ему выжить.

Когда уходил брат Франсуа, Антони видел Нелету. Она легко, как пантера, ходила по комнате. Она наклонялась над ним, подносила воду, которую он пил в неимоверных количествах, прибирала в комнате, ставила у постели цветы, иногда плакала украдкой. Однако была в ней какая-то ярость, выражение собственницы в каждом ее движении. Она часто ложилась рядом и обмахивала его веером. На ней было длинное пятнистое шелковое платье. Она старалась при всяком удобном случае приподнимать штору, чтобы он видел колышущиеся зеленые листья во дворе. В зеркале ему казалось, что он видит леопарда, залегшего в лесу рядом с беспомощно распростертой жертвой. Он засыпал, попеременно чувствуя на лице то прохладное веяние опахала, то ее теплое дыхание. Ему пришлось смириться с ней окончательно. Нелета тоже была в зеркале.

Приходили и уходили другие люди. Бородатый незнакомец три раза пускал ему кровь. Позже Антони узнал, что это был новый помощник с "Ариостатики", по совместительству лекарь-самоучка. Бородатый человек с тазиком и ланцетом приходил несколько раз. Антони стал слабее и тише. После третьего кровопускания он достиг наинизшей точки в своем существовании. К счастью, "Ариостатика" вскоре отбыла вместе со своим "лекарем". Но Антони тогда этого не знал.

Как раз когда он лежал в роковом забытьи после третьего кровопускания, брат Франсуа пришел в последний раз. В тот день Антони трудно было даже повести глазами. Он видел только прямо перед собой, все остальное было в дрожащем мраке. Брат Франсуа в зеркале был взволнован, взвинчен, что-то говорил. Он пытался подвигнуть человека в постели на какое-то действие. Все это происходило с другим, с тем, кто в зеркале. Зачем они его беспокоят? Дали бы ему умереть с миром. Голоса спорили.

Скорее бы все это кончилось!

Теперь на картине были Фердинандо и Нелета. Брат Франсуа взывал к постели с мольбой. Вдруг он встал и вышел. Все снова стало тихо. Блаженно тихо. В зеркале никого не осталось. Оно посерело, свет померк. Тьма залила глаза. Он лежал неподвижно, чуть дыша. Произошло что-то ужасное, такое, что ему не простится. Брат Франсуа ушел. "Хорошо, меня тоже тут скоро не будет". Он сдался. Мир внезапно исчез.

Мучительная атмосфера трагедии, повергшая больного состояние полного нечувствия, была делом рук Фердинандо.

Когда прибыла "Ариостатика", выяснилось, что невольничьи загоны пусты. Последние остатки Амахова каравана отбыли на "Эль Аргонаутико" несколько месяцев назад. Сольер, который командовал теперь "Ариостатикой", торопился назад в Гавану. Дождливый сезон был в самом разгаре, новых поступлений не ожидалось. Однако и Сольер, и Фердинандо были озабочены не ударить в грязь лицом перед Антони, когда тот выздоровеет. Не было еще случая, что бы судно долго простаивало у фактории Гальего без дела. Фердинандо не желал, чтобы первый такой прецедент случился, пока он заправляет хозяйством. Сольер, назначенный командовать "Ариостатикой" после гибели капитана, все еще не знал, как относится к нему Антони, и хотел зарекомендоваться себя наилучшим образом. Они с Фердинандо решили, что одна голова хорошо, а две лучше, и стали думать сообща.