Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

Первый раз заслышав утреннее многоголосье, он растерялся. Это не походило ни на что, слышанное прежде. Непрерывному лирическому потоку, в котором нельзя было различить отдельных нот, вторили все петухи Кубы. Антони мнилось, что где-то на неведомых ему холмах возвышают голоса петуший король и сонмы его ликующих придворных. Значит, так звучит всякая земля - всякая обитаемая земля. Антони вспоминал Италию, утренние поездки с Анжелой. Но здесь, на Кубе, кукареканье звучало еще мощнее. Оно походило на многократно усиленный смех, мелодичный, однако нечеловеческий. При первых проблесках серого света гимн превращался в ликующий вопль.

Тогда вступали попугаи со своим "что-что-что? что-то-то, что-то-то". Казалось, они громко рукоплещут кукареканью, возбужденные первым робким хлопком. Мириады насекомых наполняли воздух еле слышным гудением. Утренний голос Кубы достигал крещендо и переходил в адскую какофонию, стихавшую по мере того, как корабль лавировал от берега.

Тем временем приходила очередь зрения. Звезды меркли. Остывали раскаленные шары планет. В белой топке за кормой таяла утренняя звезда. Одним махом свет заливал полнеба. Обязательная облачная полоска на восточном краю окоема, вспыхнув, превращалась из черной в багровую, алую, золотисто-белесую и, наконец, испарялась, пронзенная горячими солнечными лучами. Яркая морская дорога бежала на восток к раскаленной добела полосе.

Тогда немыслимое чело солнца вставало из воды. По толстым щекам сбегали красные капли тумана. Мир сверкал от края и до края. Какие-то секунды, пока сияющий солнечный шар вылезал из воды, море, казалось, тянется за ним огромной окровавленной чечевицей. Потом ее отсекала черная линия горизонта. Чечевица падала в воду, и больше в ту сторону смотреть было нельзя. Волны горячего воздуха уже били Антони в лицо. Когда проходила слепота, он открывал глаза и видел длинные берега, расходившиеся в нестерпимую голубую даль.

То было мощное зрелище. Антони не уставал разглядывать берег в подзорную трубу и видел то заросший пальмами мыс, то глубоко врезанный каньон, то лиловую горную долину и солнечную лужайку с крестьянской лачугой. Он чувствовал себя простым матросом на вантах "Ниньи" или "Пинты", глядящим из-под руки на златоверхие храмы того первого, знаменитого похода.

Они проходили мимо сотен заросших пальмами речушек с травянистыми дельтами и белым песчаным валом в устье. Там, где берега были обрывисты, эти речушки таинственным образом поворачивали вглубь острова. По утрам, до того как в долины заглядывало солнце, над водой висела легкая дымка. Если удавалось навести трубу, Антони различал даже буйные заросли папоротника в ущельях. Однажды он разглядел водопад и рыбачье каноэ в озерце внизу. Из ближнего леса струйкой поднимался дым. Это был новый мир!

Для Антони это был его собственный новый мир. Он открыл его сам. Теперь он знал, как огромна земля, как широки ее океаны. Разве он не пересек моря пространства, чтобы попасть сюда? Почему с восходом солнца корабль неизменно удаляется от берега? Когда же он сам вступит под кроны этого острова? "Смотри в трубу, Антони, смотри. Cuba, gloria mundi!" [4] Куба, слава земная! (лат.)

За пляжами вспыхивали зеркальцами солончаки, потом начинались широкие низины, травянистые, песчаные, за ними деревья, а дальше распускались перистые пальмы и пинии, их фестончатый лес вползал по склонам голубых гор, мягко перекатывался с вершины на вершину в пятнах облачной тени. Над ним плюмажами вставали исполинские королевские пальмы, то рощицами, то поодиночке, перпендикулярные, глядящие на все свысока. Куба и королевская пальма - высокая, раскидистая королевская пальма. Антони мог вообразить, как они прохладно шелестят в порывах пассата. Солнце дочерна сожгло его смуглое лицо, пока он стоял на вантах, сотый и тысячный раз обводя подзорной трубой берег и получая в награду свет, тени и зрелище острова, некогда справедливо сочтенного Раем. Солнце высветлило концы его волос и корни зачесанных со лба прядей, так что он стал похож на золотисто-бронзового юношу с проседью в голове.

"Хотя европейцы, - сообщал путеводитель, хранившийся у Антони в сундуке, - за три столетия завладели кубинской землей, внутренние части острова по-прежнему не исследованы и география их остается неясной". Глядя день за днем на дикие холмы и прибрежные островки, проходящие мимо "Вампаноага", Антони в это верил. Однако солнце пекло невыносимо, и он с неохотой спускался на палубу.

В полдень паруса повисали, наступал одуряюще-жаркий штиль. Взмокшая от пота команда обедала под парусиновым навесом. Миссис Джорхем постанывала, вспоминала холодный ячменный отвар и морозец на клюквенных болотах. Капитан молчал. Он искупал грехи. Через часок с моря налетал прохладный бриз. Они начинали лавировать. Ибо капитану Джорхему отнюдь не улыбалось, чтобы их взяли на абордаж двуногие кайманы из устья или кайо-дель-Коко. Число "кораблекрушений", происходивших у этих берегов даже в тихую погоду, давно тревожило Британское Адмиралтейство.

"Экспулисис пиратус, реститушиа комерция", - говорил капитан Элиша, вынимая из кармана свой талисман и украдкой поплевывая на монетку. Так что к вечеру они отходили миль на десять дальше в море, и берег оставался голубой волнистой грядой. Ночью они тихо дрейфовали обратно. Так длинным зигзагом "Вампаноаг" лениво полз вдоль берегов Кубы. Однажды утром впереди встали две округлые горы, похожие на женские груди.

- Видите, мистер Адверс? - спросил Коллинз, вращая штурвал на румб и обратно, чтоб сполна использовать любое дуновение капризного берегового бриза. - Гаванские сиськи. Морро увидим еще дотемна.

Когда в полдень они заштилели, из моря уже вставала башня со знаменем наверху. Потом ветер задул к берегу, и под вечер они различили сернистый клуб закатной пушки в Эль-Морро. На борт поднялся лоцман в неописуемых лохмотьях с цветущим букетом для капитана и цветистой испанской ложью на языке. Словоизвержение прекращалось лишь на то время, когда рот его был занят длинной черной сигарой. Одну такую сигару он предложил Антони, и взамен получил доллар.

- Из vuelta abajo, сеньор, самого темного табака. Вот мы и обменялись подарками, bueno [5] хорошо (исп.) .

Антони, предчувствуя удовольствие - он много слышал о гаванском табаке - зажег сигару. Через несколько минут его прошиб пот, пятки похолодели. Не желая испытывать судьбу, он выбросил сигару за борт. Чуть позже наступило умиротворение, очень приятное, вроде как от хорошего вина, но не совсем.

При самом мягком освещении, какое бывает между заходом солнца и восходом луны, они проскользнули в длинный мешок залива между сумрачными батареями Ла-Пунты и Эль-Морро. Антони никогда не видел столько укреплений. Городские стены тянулись по правому борту, миниатюрный гибралтар Сан-Карлоса, ряды и ряды батарей за грозными парапетами - над урезом воды по левому. Вскоре корабль уже полз вдоль маленьких плоских домишек длинного полуострова. Антони слышал топот конских подков на Пассео-Аламеда-де-Паула и скрип колес.