Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

Рассудок Монго Тома, когда не замутнялся окончательно хмелем, был исключительно ясен во всем, что касалось личной выгоды. Темная гора умела и хвастаться, и торговаться. Прошло полчаса самых жарких споров, какие дон Руис, сам стреляный воробей, когда-либо слышал, прежде чем Антони заключил сделку на сорок невольников, доставленных Монго на борт. По ходу спора все трое поднялись на палубу и осмотрели товар.

- Утопите меня, если это не самые распрекраснейшие крепыши и красотки. Ни одного старше двадцати пяти. Лучший урожай трех деревень Сесса. Какие девочки! Сам бы рад попробовать, - он хихикнул. - И сколько дадите за всех? Скопом отдаю. Сколько предложите, мистер Адверс? А?

Наконец, зажимая в жирной лапище полученные деньги, он перебрался через борт. Корабль двинулся вниз по реке, Антони и капитан наблюдали, как лодка с Монго движется к берегу.

- Как, по-вашему, капитан, долго надо прожить в Африке, чтобы стать таким? - спросил Антони.

Дон Руис рассмеялся.

- Не тревожьтесь, сеньор. Думаю, не меньше тысячи поколений по материнской линии.

Антони покачал головой. Он уже думал об этом.

"Нужно поскорее отсюда выбираться" - пробормотал он и жадно взглянул в сторону приближающегося моря. Он надеялся, что у Нелеты детей не будет. Странно, что она не беременеет. Некоторое время он размышлял на эту тему. Следующие три часа они огибали повороты реки в джунглях, где когда-то с боем пробиралась "Ариостатика".

Весь это путь был теперь печально знаком.

Антони отправлялся на побережье в четвертый раз. Крокодилы, казалось, так и не двинулись с прошлого раза. Он выстрелил в одного с палубы и промахнулся. Кормящие матери, которых оставили сидеть на палубе, испуганно закричали. Вдруг стало заметно прохладнее; вдруг Антони заслышал шепот морской воды. "Ла Фортуна", подхваченная сильным отливным течением, проскользнула последний прямолинейный отрезок Рио-Понго и вырвалась на свободу из леса.

Над прекрасными синими лагунами летали чайки. Зеленовато-белые отблески вспыхивали яркими опаловыми сердцевинами то дальше, то ближе, по мере движения облаков. С дальней стороны островов, там, куда ударял прибой, висела низкая дымка; дул упругий соленый ветер, вдалеке бежали белые барашки. Взгляни, как длинный-предлинный вал перекатывает через риф! О, что за дивный, чисто-омытый мир! Жизнь, снова жизнь!

Радостный возглас Антони отвлек Хуана от штурвала. Раньше, чем корабль успел увалиться, он вновь подбежал к рулю. Веселость Антони его заразила. Он щегольски заломил шляпу, как прежний Хуан, и бодро приказал ставить кливера. Корабль двигался через широкую лагуну, прибой шумел все громче.

На палубу вывели первые партии рабов. Было ровно десять часов. Они должны были повторить короткую латинскую молитву - скоро они ее запомнят. Передали по кругу ведро с морской водой, чтобы ополоснуть руки. Перед каждой партией поставили по котелку с горохом и чем-то вроде густого мучного киселя. По сигналу десятника все разом запускали руки в котел; по сигналу проглатывали. Того, кто норовил ухватить лишнего или, напротив, отказывался есть, били палкой. Предполагалось, что аппетит у всех одинаковый. Потом и мужчинам и женщинам дали разок-другой затянуться из быстро пущенной по кругу трубки. Всем велено было хлопнуть в ладоши, крикнуть "Viva la Habana!" и, выпив по пинте воды на брата, отправляться обратно в трюм.

- Не выпускайте сразу помногу, капитан, - посоветовал Антони. - Подождите, пока узнаете их норов.

Дон Руис кивнул. Теперь, когда корабль приближался к щели в барьерном рифе, он снова был начеку. Антони повернулся поторопить кру, которые должны были везти его с Хуаном на остров. Легкая гребная лодка была уже изготовлена к спуску. Как всегда, бурлящая песчано-глинистая взвесь стремительно втягивалась в щель. Вдруг мощное течение подхватило "Ла Фортуну" и вынесло в открытое море. Она вздрогнула. Потом кливера наполнились.

- Дальше вам вести ее, капитан! - прокричал Антони. - Adios! Идем, Хуан!

Лодку в мгновение ока спустили и оттолкнули. Какую-то секунду над ними висел черный корабельный корпус со слепыми орудийными портами. Потом их подняло на зеленом шипящем валу. Лодка взмыла вверх, и показалось, что корабль тонет. Через его деревянные стены Антони слышал приглушенный, протяжный стон, хлопанье бичей... потом его понесло к берегу на кипящем гребне длинной-предлинной волны. Негры лихорадочно гребли. Хуан на кормовом сиденье откинулся и завороженно глядел в небо. Лодка летела с ужасающей скоростью.

Вдруг их вместе в пеной выбросило вперед. Гребцы выскочили и бегом потащили лодку к пляжу. Антони и Хуан спрыгнули на твердый, чистый песок. Гребцы тащили лодку в дюны, словно подгоняемые инерцией последней волны. А там...

"Ла Фортуна" мчалась на запад, сияющая гора парусов, на которую грустно взирала бледная дневная луна.

Есть дружество и человеческое участие, есть утешение и поддержка в религии, целительная сила в некоторых пейзажах. Все это бальзамы, которые можно приложить к незаживающим ссадинам и ушибам жизни. Но их редко удается прописать специально или вычленить, как некое химическое соединение. Их порой удается отыскать, словно дикие целебные травы, случайно выросшие и случайно сорванные. Ошибочно считать их панацеей. Это скорее обезболивающее или укрепляющее, но в большинстве случаев - лучшее средство, которое можно сыскать, особенно если пациент лечится ими неосознанно. Эта поездка на барьерный риф долго оставалась в памяти Антони такого рода лекарственным средством, которое, считал он, хотя и затруднялся внятно объяснить, продлило и скрасило его существование.

И впрямь, было что-то необычайно чистое и бодрое в этих омытых волнами, овеянных морскими волнами островах; не было ничего загадочного или мрачного. Они лежали, влажные, дрожа и обсыхая в бесконечном тропическом свете. Он почувствовал это, едва ступил на берег.

Нехоженная, нетронутая полоса уходила к северу на много миль, где наконец исчезала в белой прибойной мгле. Всякий раз, как длинный-предлинный вал с грохотом накатывал на берег, влажный туман вспыхивал радугами. Чайки стремительно проносились над редкими зубьями лучащегося гребня, всякий раз чудом взмывая над поверхностью. Дул сильный ветер, теплый, однако без лесной застойной влажности и запаха гниющей растительности. Привкус соли в воздухе прояснял голову.

Но что ощущалось в первую очередь и постоянно, это пронизывающий свет, изливаемый на песок и воду, отраженные синие лучи, необъятные просторы кобальтово-синего моря и голубое, как яйца малиновки, небо. Далеко-далеко висела натянутая черная нить горизонта. Это была грань. Если б не она, это бы была вечность.