Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

Однако, несмотря на множество воспоминаний и мыслей из прошлого, настоящее чисто по-человечески влекло к себе живой ум священника. Он снова открывал глаза и приникал к щелке.

Над самым помостом отвернули парусину, и свет косым сияющим столбом падал на черные тела, которые одно за другим поднимались на помост. Удивительно, как необходимость продать себя подороже выявляла основные человеческие типы, и все остальное исчезало. Кокетка излучала улыбки, даже мускулы ее играли под пальцами безразличных оценщиков. Перепуганная девчушка, похоже, сознавала, что главная ее прелесть - в ее невинности, и изо всех сил трепетала от стыда. Юноши и подростки плясали и выкрикивали, чтобы показать, какие они веселые и бойкие. Знаменитые своей плодовитостью женщины-гбанди стояли огромные, похожие на коров, словно готовые взвалить на свои плечи любую поклажу. Мандинго, из которых на Кубе получались самые лучшие слуги, были заранее угодливы, предупредительны и подчеркнуто раболепны; готовы ответить смехом даже на болезненный удар. Матери испуганно прижимали к себе малышей. Проще было запускать их на помост вместе, безразличных ко всему, кроме младенцев на груди. Даже фулахи опасались разбудить в них тигриц, прикасаясь к детям. Самые младшие дрожали, напуганные новой обстановкой. Голый, угрюмый воин озирался, вооруженный последним, что ему оставили - молчаливым презрением. Материнство и материнская честь в Африке, как и везде, оставались единственным, что не продавалось и что затмевало любые личные невзгоды. Воинов Антони иногда оставлял у себя для охраны плантации. Он давал им оружие и свободу, и взамен они служили ему верой и правдой. Говоря с ними, он на время обретал былую легкость.

Когда солнце коснулось западного края джунглей и косые лучи озарили ждущих своей очереди торговцев, брат Франсуа встал и, позвав двух несчастных, которых выменял на небольшое количество табака и пороха, повел вниз в долину. Один был старик, оказавшийся почти слепым, другая - падающая от усталости девушка. Они еще не догадывались, что им повезло. Радостные звуки сумеречной долины только обескуражили их, ибо они забыли, как звучат мир и довольство. Что значит колокол, им еще предстояло узнать.

Под навесом быстро прогоняли последних в этот день рабов. Каждому торговцу Антони вручал расписку, копию отдавал Фердинандо. Тот допоздна оставался в закутке, выдавал товар. Зажгли фонари, тюки вытаскивали через крышу. Последних рабов отвели в загоны, торговцы вернулись в палатки и хижины. Когда Антони и Амах-де-Беллах поднимались к дому на холме, уже смеркалось.

Стоя один на веранде после позднего ужина, Антони убеждал себя, что нет никаких причин огорчаться. Торги прошли хорошо. Амах недорого уступил большую часть каравана. "Ла Фортуна" скоро отплывет с полным грузом.

Из Амаховой хижины во дворе доносились завывания диковинного музыкального инструмента. Звуки эти раздражали Антони донельзя. Он слышал и буйное веселье у походных костров внизу. Они горели за перегибом склона, но их красное зарево освещало небо. Мгла над рекой дрожала красными отблесками. Если бы унять эти барабаны, хотя на одну ночь! Он так устал.

Он всегда уставал в такие дни. Он ненавидел себя, свою подавленность. Лицо, такое суровое и напряженное весь день, в темноте подергивалось. Хорошо, никто не видит. Его трясло. Состояние было такое, будто его несколько часов кряду укоряли на разные голоса, и укоряли справедливо. Может быть, ему и впрямь не стать тем человеком, каким он себя вообразил. Он оперся о перила, глядя на корабельные огни в затоне. Красные отсветы плясали в тумане. Ночью склон кажется таким крутым! Ему вдруг показалось, что он стоит над пропастью, на самом краешке мира. Внизу кипело адское действо. Барабаны били, били, били. Он упадет... он на самом краю. "Боже... Я падаю. А-а-а-а..."

- Нелета!

Уже дважды за последнее время она слышала, как он кричит. Она тут же подбежала; приласкала, успокоила. Она была уверена: кто-то его околдовал, кто-то пытается украсть его душу. Колдуны часто это делают. Она видела, как умирают негры, у которых украли душу. Крепкие с виду, они через несколько дней беспричинно угасали. Она пойдет к своей тетке в Бангаланг и спросит, хотя Фердинандо и запретил ей туда ходить.

Может быть, его просто немного лихорадит!

Но он был сам не свой этим вечером, и она, смешивая ему крепкий коктейль, тревожилась. В постели она обвила его руками, крепко прижала к себе. Однако он был какой-то чужой. Когда встала луна, она приподняла сетку, чтобы на него взглянуть. Лицо совсем молодое. Это не хозяин фактории Гальего. Это вообще не тот человек, которого она знает!

"Madre!" Что бы ни говорил Фердинандо, она обязательно посоветуется с тетей Унгах. В конце концов, народ ее матери тоже кое-что знает!

Во дворе по-прежнему выл гобой, словно кто-то выманил из корзины змею и теперь боялся оборвать мелодию.

Из приходно-расходных книг Фердинандо явствовало, что груз "Ла Фортуны" обменен на пригнанный Амахом караван невероятно выгодно. В загонах было в общей сложности триста двадцать восемь рабов, еще сорок неожиданно раздобыл Монго Том. Их предстояло забрать по дороге к морю. Однако нельзя было загружать всю партию на один корабль, приходилось остерегаться заразных болезней и английских каперов. Поэтому Антони решил разделить товар и оставить треть до прихода "Ариостатики", которую ждали примерно через месяц. Дон Руис поворчал, видя, как убывает его выручка, однако она все равно была так велика, что грех обижаться.

Тем не менее, все это были в худшем случае тревоги богатых, и Фердинандо не мог взять в толк, с чего это хозяин фактории Гальего хмурится, проглядывая счета, которые свидетельствуют о его процветании. Самого метиса выкладки радовали несказанно. Он и впрямь положил немало усилий ради этого процветания. Кроме того, ему причиталась порядочная сумма подушных денег.

"Триста двадцать восемь прибавить сорок будет триста шестьдесят восемь долларов" - говорил он себе. Жаль, что хозяин не всех отправит на "Ла Фортуне".

- Когда в Гаване этот груз станет золотом и казначейскими билетами, сеньор... - заметил он. Ответом ему был безразличный взгляд.

- Вы хорошо потрудились, Фердинандо... полагаю, - сказал Антони наконец и захлопнул гроссбух.

"Как говорит Амах - "записано", - думал он. - Мусульманин видит в этом оправдание и утешение. "Записано". - Он еще раз проглядел выведенные аккуратной рукой Фердинандо столбики цифр и вышел из конторы в мрачном состоянии духа.

Ибо Антони не радовала "прибыль". В этот раз после ухода каравана тоска не отпустила.

Мелкие торговцы уехали рано, растворились в немеренном лесу за дальним концом частокола, молча, не попрощавшись. Утром их костры прогорели, и никого не стало. Теперь уехали все, но это мало что изменило. Днем жара и тишь делались нестерпимы. И все же воющая флейта Амаха по ночам была еще хуже.