Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

Воловьи шкуры, пчелиный воск, пальмовое масло; целые слоновьи бивни, их части и слоновую кость в кусках; рис в корзинах - все это измеряли или взвешивали и передавали Фердинандо в окошко; в обмен зазывалы раздавали ситец, плиточный табак, порох, соль, ром, серебряные талеры Марии-Терезии чеканки 1780 года, в которых африканцы вели все денежные расчеты, медную проволоку, которой предстояло украсить руки и ноги лесных красоток. Тем временем у костров продавались быки, бараны, козы и домашняя птица.

Однако, как ни прибыльны были эти мелкие сделки, они не шли в сравнение с предстоящим человеческим торгом. Вскоре с ними покончили и приступили к осмотру и покупке рабов.

Под парусиновым навесом, на специально для этого поставленной скамье уселись в ряд мелкие торговцы; люди относительно состоятельные и значительные, они напустили на себя соответствующую важность и сидели на корточках, словно много черных, глазастых будд. Им то и дело подносили напиток из козьего молока, яиц, рома и сахара - несмотря на религиозный запрет, магометане весьма его жаловали и называли "сладким молоком". Ударили в гонг, разогнали любопытствующих, и Фердинандо отпер дверь в свой закуток, где соблазнительными рядами лежали образцы товара. Толпа торговцев наполнила комнату - рассмотреть, что им предлагают, и получить традиционное подношение. Особую популярность снискали у них лондонские касторовые шляпы - по недоразумению или по ошибке на "Ла Фортуне" обнаружился целый тюк. Большинство торговцев возвращалось к своим местам на скамье в высоких головных уборах. Даже брат Франсуа, неизменно присутствовавший на этих человеческих торгах, вместе с капитаном Матансой должен был отойти в угол и отсмеяться.

Амах-де-Беллах определял очередность торговцев, и в этой очередности каждый подходил к помосту. Рабов освобождали от рогаток и одного за другим возводили на большой плоский камень. Оценивали их два опытных фулаха под присмотром Амаха и Антони.

Осматривали быстро, но придирчиво. Невольники были совершенно голые, и оглядывали их тщательно, с макушки до кончиков ногтей на ногах. Их заставляли приседать, вставать, наклоняться; танцевать, ходить. Им задавали несколько быстрых вопросов, отмечали тон и разумность ответов. Открывали рот и смотрели зубы; белки глаз; пульс; цвет и гладкость кожи.

Двое фулахов действовали быстро и умело, но разнообразно. Особо внимательны они были к признакам возможной болезни. Опухоль, вялость, увечье они распознавали влет, не обманываясь, даже если раба специально подлечили к торгу. А в этом черном деле существовали сотни хитрых приемов.

Число отвергнутых было невелико. Все уже знали, что хозяина фактории Гальего на мякине не проведешь. Теперь всякий раз, как оценщики неизбежно и безошибочно разоблачали подвох, слышался взрыв ехидного смеха. Особенно радовались торговцы, когда за руку ловили какого-нибудь хорошо известного жулика или неопытного новичка.

Участь отвергнутого раба была, однако, ужасна, а гнев уличенного владельца - чудовищен; поэтому, чтобы предотвратить зверские расправы, в фактории Гальего был заведен определенный порядок устройства этих, признанных никчемными и потому ничего не стоящих людей. К сожалению, такой порядок был заведен только в фактории Гальего.

И впрямь, худшее, что могло случиться с рабом - это быть отвергнутым за негодностью; лучшее, коль скоро он уже попал в неволю - угодить вкусам прежнего и будущего владельцев. По этой причине почти все, кому хватало ума осознать происходящее, старались выглядеть на помосте возможно привлекательнее.

Брату Франсуа, который сидел на скамеечке в закутке у Фердинандо и наблюдал за торгами в дверную щелку - ибо его присутствие под навесом оскорбило бы набожных магометан - этот обмен людей на рассыпанные вокруг груды товара доставлял одно нескончаемое страдание.

Он не только верил, что его Господь отдал Себя в жертву за этих темных дикарей и что они поистине овцы Его стада, но и, будучи человеком своего времени, понимал слово "свобода" равно в житейском и отвлеченном смысле. И впрямь, это было любимое слово эпохи. Посему каждое восхождение на помост было, для него по крайней мере, восхождением на Голгофу. Пот тек под его рукавами. Временами он вытирал ладони ветхой до прозрачности рясой. Если б он не верил так же твердо, что всякое насилие ошибочно и бессмысленно, он бы, подобно своим предшественникам, бросился вперед и принял смерть от язычников. Только эта несомненная вера да еще отблеск некоего лица сковывали его, принуждали сидеть неподвижно. Лицо это было - лицо Антони.

Для большинства участников, включая самих рабов, торг был необычно сильным эмоциональным впечатлением, но не более того. Да, конечно, страсти разного рода, особенно страсть к обогащению, выплескивались наружу, и каждый человек до определенной степени, пусть безотчетно, участвовал в происходящей драме. Ибо судьба каждого раба, каждой рабыни была судьбою мужчины или женщины, и посему несла в себе зародыш трагедии. Даже некоторые торговцы смутно улавливали этот трагизм. Это доказывал их смех, добродушный и чуть нарочитый, из-за всякого мелкого комического эпизода: когда какой-нибудь толстяк оступался, влезая на камень, или черная гурия взвивалась от одобрительного шлепка. Они убеждали себя самих, что это смешно, что это невероятно забавно. "Вот, они смеются все вместе, - думал брат Франсуа, - смехом торговцев. Смотрите, мол, все продается в этом грустном, дурном, веселом мире, и "мы" извлекаем из шутки свой маленький профит. "Мы" - люди практичные, мы знаем, что мужчин и женщин можно менять на вещи. Смейтесь, братья, смейтесь! Ибо смех показывает, что мы, в конечном счете, славные люди. Кто лучше нас, когда мы вместе? Кто "нас" упрекнет? Разве мы не подчиняемся обычаю, а значит - року?

...Как объяснить мой замысел тем, кто меняет людей на вещи и говорит: это правильно, потому что выгодно? Однако даже дикари-торговцы смутно чувствуют: что-то здесь не так. Они смеются, чтобы восстановить утраченное равновесие души. Неужели мне не к кому воззвать? Тот молодой человек с каменным лицом - Антони?" - вот что думал, обливаясь потом на скамеечке, брат Франсуа.

Сперва Антони тоже улыбался; выдавливал из себя улыбку. Но больше не мог. Сейчас черты его выражали то, что он желал бы испытывать - полнейшее отсутствие чувств. В конечном счете, ему не нужно было добро, которое приносила торговля. Он говорил себе, что стремится лишь к образу жизни, который торговля обеспечивает. Что-то в этом было. Многое - убеждал он себя, но не все - он знал. Иначе не пришлось бы себя убеждать. Даже образ жизни всего лишь действия. Действия, а не их результат - вот его прибыль. Может быть, главное - сознание власти? Да, власть мужская тайна, глубже женской любви, дружбы - или Бога. Женщины всегда любопытствуют разгадать эту тайну; это то, чего они желали бы достичь и что утрачивают в процессе достижения. Власть нужна сама по себе, а не ради того, что она дает. Власть, решил Антони, он не продаст ни за что на свете, но будет продавать что угодно, даже людей, ради нее. Это и значит "делать дела". Так будем их делать! Он отождествит себя с властью, которая действует - всегда и повсюду. Он станет человеком этого типа. Иметь - лишь средство, чтобы действовать.