Зинаида Шишова - Джек-Соломинка [с иллюстрациями]

Только теперь она обратила внимание на наряд Джоанны:

— Почему ты так одета? Что тебе от меня нужно?

— Я пришла жить у вас, — ответила Джоанна спокойно. — Джек говорит, что леди должны уметь читать, писать и играть на арфе. Я больше не вернусь к сэру Гью…

За стеной глухо раздался стон. Сердце монахини забилось.

— Подожди меня, — сказала она быстро. — Мать Агата, проводите девочку в библиотеку.

Снэйп-Малютка осторожно прикрыл больного одеялом. Щеки рыцаря ввалились до того, что под кожей ясно обозначились зубы.

— Ну? — коротко глянув, спросил больной.

— Доблестный рыцарь в разное время получил четырнадцать ран, — сказал костоправ почтительно, — но ни одна из них не приведет его к смерти.

— От чего же, по-твоему, я умру? — ясным голосом спросил рыцарь.

— Гной, скопившийся в небольшой кишке, распространился по всему вашему телу. Когда он дойдет до сердца, вы умрете. И это, конечно, от негодной французской пищи. За всю свою долгую жизнь я не видел, чтобы от такой болезни умирал англичанин.

Больной не отрываясь смотрел в окно. Он видел скучное небо Кента, и зеленые холмы, и далеко подле леса белые камни римской дороги.

— Поднимите мои подушки! — приказал он.

Из-за стены в келью донесся звонкий девичий голос. Мать Геновева нетерпеливо пошевелилась в кресле.

— Кто это у вас распевает французские песни? — спросил рыцарь, напряженно прислушиваясь. — А я думал, что здесь можно услышать только литании 34 34 Литания — длинная, сопровождавшаяся песнопениями молитва. и молитвы. — Он через силу улыбнулся. — Если бы я не знал, что девчонку и на веревке не затащишь в монастырь, я поклялся бы, что это поет маленькая Джоанна.

Мысли сэра Тристана немедленно приняли новое направление.

— Где нотариус? — спросил он резко.

— Не лучше ли раньше позвать священника? — предложила мать Геновева.

Рыцарь скрипнул зубами.

— Нотариуса! — сказал он хрипло.

Низко кланяясь, в келью протиснулся одутловатый, плешивый человек. За ним шел оборванный мальчишка-клерк с чернильницей у пояса и гусиным пером за ухом.

— Пить! — сказал умирающий.

Мать Геновева подала ему кружку, и он пил, не отрываясь и проливая на одеяло. Затем указал писцу место у себя в ногах.

— «В лето господне тысяча триста семьдесят пятое, в сорок восьмой год царствования короля моего, Эдуарда Третьего, я, сэр Тристан Друриком, сеньор Кэмпануэль…» — произнес он отчетливо.

Клерк, низко склонясь над пергаментом, усердно работал пером.

— «…чувствуя приближение смерти и желая распорядиться своим имуществом, изъявляю, что воля моя такова…»

Больной диктовал медленно, останавливаясь для того, чтобы дать мальчику возможность поспеть за собой.

— «…Все перечисленные в прилагаемых списках мои наследственные земли, два замка, угодья, поля, луга, мельницы и пруды, принадлежащие мне лично и находящиеся под опекой отца моего, сэра Гью Друрикома, все пожалованные мне королем земли и выморочное имущество изменника Бельфура Ленокса, все привезенные мной из Франции и находящиеся на сохранении у каноника 35 35 Каноник — священник католической церкви, подчиненный особому уставу. церкви Св. Этельберта в Дувре золотые украшения и камни, также перечисленные в списке, после смерти моей завещаю двоюродной сестре моей, дочери покойного брата отца моего, леди Джоанне Друриком…»

Мать Геновева в волнении поднялась с кресла. Сам бог привел сюда эту девчонку!

— Заприте на ключ дверь библиотеки, — сказала она тихо.

Сэр Тристан лежал с закрытыми глазами. Но и сквозь опущенные веки он по-прежнему ясно различал переплет оконной рамы, только теперь он был не черный, а белый, а небо в окне было огненного цвета. Зеленые холмы Кента стали румяными, как яблоки. За ними, бросаясь на белые утесы, хрипело сердитое море. Англичане корчились от холода и голода на безлюдных дорогах Франции. Пусть будут прокляты те, кто ради Джона Гентского 36 36 Гентский, Джон (Ланкастер) — четвертый сын Эдуарда III, отец Генриха IV. Был женат на дочери низложенного короля Кастилии — Педро Жестокого — и считал себя претендентом на испанский престол. Вел разорительную войну за испанский престол, имевшую прямой целью ослабить соперницу Англию и союзницу Испании — Францию. затеяли эту войну!

«Дизби, Уовервилль, Эшли, — подсчитывала тем временем в уме аббатиса, — значит, и выпас за Эшли, Дургэмский лес, оленья охота, двести акров заливного луга, богатые рыбные промыслы на Твизе… О, такой вклад немедленно поправил бы дела монастыря! Тогда можно было бы уступить дургэмским мужикам их луга за Твизой, из-за которых они судятся вот уже четвертый год. А золото и камни пошли бы на украшение алтаря».

— Не пожелает ли благородный рыцарь, — спросила аббатиса, склоняясь над ложем страдальца, — добавить в своем завещании, чтобы сестра его Джоанна посвятила себя богу и приняла пострижение? Таким образом сэр Тристан и все предки его имели бы свою собственную молельщицу и заступницу перед престолом всевышнего.

Рыцарь глянул на монахиню, но той почудилось, что больной ее не видит. Мать Геновева была права: серые башни Друрикома выплыли на него из тумана. Потом сэр Тристан представил себе маленькую Джоанну, которая с ловкостью белки умела взбираться ему на плечи. Он вспомнил маленькие, липкие от грязи ручки и солому в всклокоченных волосах.

«Приемыш, нищенка! Выдам ее замуж за первого попавшегося купца или стряпчего, мне бы только сбыть ее с рук!» Вот какую судьбу готовил сиротке сэр Гью.

Мать Геновева с тревогой ждала ответа.

Подобие слабой улыбки тронуло губы умирающего.

— Нет, — сказал он тихо.

Думая, что сэр Тристан ее не понял, мать Геновева нежно коснулась его руки и сладчайшим голосом повторила:

— Так как благородному рыцарю надлежит подумать о спасении своей души, то не найдет ли он нужным завещать указанное в списках имущество Джоанне Друриком с тем, однако, чтобы сиротка посвятила себя господу?

— Нет! — сказал рыцарь.

Мать Геновева резко поднялась с места.

Она отошла к окну, прислушиваясь, как за ее спиной нотариус и писец оформляли документ, а завещатель скреплял его своей подписью.

Если можно было бы, она сама своими белыми зубами растянула бы кожу и дописала только одну строчку к завещанию.

Усилием воли монахиня вернула своему лицу просветленное выражение и повернулась к сэру Тристану.

Еще можно было различить, как под закрытыми тонкими веками рыцаря медленно ходили зрачки, но кожа на лбу его, на подбородке и у крыльев носа посинела и покрылась влажным блеском.

На небольшой полке стояли книги в темных переплетах.