Зинаида Шишова - Джек-Соломинка [с иллюстрациями]

— Видать, что ее сложил сын кузнеца, — продолжал свое Эндрью Типот. Ни под свирель, ни под волынку ты не споешь такую песню. Она стучит, точно молотом по наковальне. В наше время пели иначе. Не так ли, Эмми? — И, сложив губы дудочкой, он чуть слышно просвистал:

Вспоминаешь ты эту песню, женушка, а?

Но матушка Типот, защищая глаза рукой от солнца, смотрела туда, куда и все, — на вырубленную в глине лесенку.

— А впрочем, по тебе, что бы ни сделал этот сорванец Джек Строу, ты скажешь, что лучше и быть не может!

Матушка Типот молчала. Серьезного и работящего Джека-Соломинку никак нельзя было назвать сорванцом, но ее старика ведь не переспоришь.

— закончил Джек и, перепрыгивая через несколько ступенек кряду, остановился перед своим хозяином.

— «Авессалом» выдержал, дядюшка Типот, — сказал он, почтительно снимая шапку. — Только придется его еще раз просмолить, потому что воду он набирает по самые банки. А «Мэри-Джен», поглядите-ка, почти такая же красивая, как и живая Мэри-Джен. Только там на корме нужно нарисовать что-нибудь, а то это черное пятно никуда не годится.

«Авессалому» не мудрено было набирать воду, так как он почти до уключин был полон серебряной сельди. «Мэри-Джен», которая раньше называлась «Крошка Элен», меньше была в работе, а потому и выглядела так нарядно.

Прежнее ее название Эндрью Типот густо замазал черной краской. Он не разрешил жене перешить на младшую дочку платье Элен, а собственноручно сжег его в камельке. Он запретил произносить в доме ее имя, он разбил миску, из которой ела его старшая дочь, он раздавил ногами жалкие глиняные игрушки, сберегавшиеся с первых дней ее детства. И все-таки ему постоянно мерещилось, что за его спиной люди шепчутся о его несчастье. Он подозрительно глянул на Джека.

«Далось парню это черное пятно! Но нет, Соломинка, как видно, ни о чем не догадывается. Все-таки он ведь чужой в этих местах».

А Джек свято держал слово, данное госпоже Элен, и ни разу не обмолвился о том, что ее знает.

— Что-то это ты уж слишком приглядываешься к нашей Мэри-Джен… проворчал старик, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Мать, разве у девчонки нет никакой работы в доме, что она дни и ночи слоняется по берегу?

Но матушка Типот уже приняла Джека в свои объятия.

— Чтобы такой молодец да не справился с парусами! — говорила она, гладя его по плечу. — Чтобы такой молодец да не перехитрил глупую сельдь! Когда я в первый раз увидела тебя, Джек, я тогда же сказала старику: «У этого парня золотые руки». Я еще сказала…

Но ей не дали окончить. Молодые ребята уже обступили Джека-Соломинку, хохоча и хлопая его по спине.

— Спрыснуть, спрыснуть надо! — кричали они. — Рыбака крестят два раза в жизни. Сегодня твое второе крещение! Вы, конечно, с нами, дядюшка Томас?

И всей гурьбой двинулись к «Зеленому орешнику», хозяин которого уже прилаживал над дверью фонарь.

По давней привычке, входя в дом, Эмми Типот глянула на дорогу. Недавно прошел дождь, накатанные колеи блестели до самой рощи. Из Фоббинга сегодня вывезли в Лондон четырнадцать возов одной сельди.

Но не об этом думала Эмми Типот.

— Элен, моя добрая, послушная девочка! — сказала она со слезами.

Вот по этой самой дороге ушла она три года назад, в воскресенье, в духов день, в своих новых щегольских башмаках. Энни Фокс и Энни Тьюдор ждали ее у поворота.

«Мамочка, мы вернемся сегодня вечером!» — крикнула Элен и помахала веткой орешника.

— Элен! — прошептала старуха, точно дочь ее стояла рядом. — Он раздавил ногами твоих рыбок и петушков и сжег твое хорошенькое платье, но, если тебе когда-нибудь вздумается вернуться домой, он первый сойдет с ума от радости!.. Но от добра добра не ищут, — вздохнула она и сжала руки.

Этот красивый, статный молодец, что три недели подряд ездил в Фоббинг и в церкви глаз не сводил с их красотки дочери, о, он уж наверное нашел приманку, чтобы удержать их добрую девочку. Он, видно, не простой мужик или рыбак, а не иначе, как какой-нибудь конюх или даже егерь у богатого господина. Через плечо у него всегда висел золоченый рог.

Может быть, Элен живет сейчас не хуже зажиточной горожанки и думать позабыла о вонючей похлебке из внутренностей трески.

— А отца и мать ты тоже забыла, дочка? — сказала женщина заплакав. Не ради меня, а ради отца, которого ты любила больше жизни, вернись, Эли!

Вот Мэри-Джен, та совсем другая, но для матери они — как два пальца на одной руке. Который ни отрежь — все больно. Да и для отца тоже, как бы он ни петушился. Двадцать лет назад, когда Эмми Типот, тогда еще совсем молоденькая мать, больше года провалялась в жесточайшей лихорадке, муж ее сам выхаживал свою крошку Элен. Даже когда у девочки резались зубки, она не стоила матери ни одной бессонной ночи. И повадки у них были одни с отцом, и песни они одни и те же пели, и красотой и ловкостью Элен была в отца. Младшей, конечно, далеко до нее. Хотя вот парни в Фоббинге совсем не считают ее дурнушкой…

Эмми зевнула и перекрестила рот.

Джек Строу уж наверное не считает ее дурнушкой. Ну что ж, дай господи! Хоть и молода еще девочка, но сам старик сказал, что пора ее уже сватать. Если в пятнадцать лет за девушку уже нужно вносить королевскую подать, то необходимо поскорее сбывать ее с рук.

Женщина нащупала подстилку и, став на колени, обратила лицо к востоку. Сегодня она уже была не в силах прясть.

Трудный день Эмми Типот пришел к концу.

«А ведь им предстоит еще такая же трудная ночь», — подумала она засыпая.

— Пусть бог воздаст тебе за твое доброе сердце, парень! — пробормотала она, вспоминая старательность Джека Строу.

За сто лет старики не додумались, а вот он приехал и уже наладил навес для лодок. Хороший зятек был бы, что и говорить… Но там видно будет…

Высокие серые волны грозно шли на берег. Но, разбившись о невидимую для глаза гряду подводных камней, светлые и гладкие, докатывались они до песка и, смиренно шипя, широкими языками ложились под ноги. Залив стоял тихий и спокойный, как дождевая лужа.

Джек поболтал босой ногой в воде. Никак не скажешь, что это та самая вода, которая полчаса назад ломила весло, бесновалась вокруг лодки и обдавала людей с ног до головы злой ледяной пеной.

Уже начинало светать, но в тумане трудно было различать предметы за несколько локтей от глаза. За нестерпимым блеском моря уже с полчаса стояло розовое пятно, но солнце, как ленивый работник, никак не хотело подниматься.