Владимир Шигин - Наваринское сражение. Битва трех адмиралов

Что касается турок, то они понемногу начали собирать и приводить в порядок остатки своего еще вчера могучего флота.

12 октября наконец-то подул попутный ветер. К этому времени все суда союзного флота были уже готовы выйти в море, кроме наиболее избитых: «Азова», «Азии» и «Генуи», на которых ремонтные работы не прекращались ни днем, ни ночью.

На русской эскадре все писали письма. Контр-адмирал Гейден объявил, что «намедни» отправляет в Петербург через Анкону с известием о победе статского советника Катавази, который и вызвался доставить всю корреспонденцию офицеров эскадры.

В офицерской выгородке Павел Нахимов навестил раненого Бутенева. Положил перед ним несколько лимонов, купленных у сновавших по бухте лодочников:

– Возьми, тебе сейчас полезно!

Бутенев безучастно поглядел на желтеющие плоды:

– Зачем? Я вот думаю, что может, вообще, было бы лучше, чтобы меня убило? Что я теперь инвалидом делать стану? Коров в имении пасти?

– Ничего, – утешал, как мог, друга Нахимов. – Ведь лорд Нельсон не только руки не имел, но и глаза, а как плавал, как дрался! Не унывай, дружище, выйдем мы еще с тобой в море под всеми парусами!

На рассвете 13 октября 1827 года союзные эскадры покидали Наваринскую бухту. Уходили без салютов, безмолвно. Проходя узким проливом у Сфактерии, все имели людей при орудиях. Турки тоже сидели у своих пушек и, куря табак, мрачно глядели на проходившие мимо них суда. Сходясь на выходе между собой, командиры судов приветствовали друг друга, команды кричали «ура». Последними бухту покидали фрегаты, как сторожевые псы, убедившиеся, что никто не потерян и не забыт.

Перед самым уходом из Наварина командующий объединенной союзной эскадрой разослал по всем кораблям и фрегатам свой последний приказ: «Прежде, нежели соединенные эскадры оставят место, ознаменованное ими столь решительною победою, главнокомандующий вице-адмирал поставляет себе приятною обязанностью изъявить господам офицерам и низким чинам, на оных подвизавшимся, то высокое свое понятие о чрезвычайной их храбрости и хладнокровии, которое возымел он в 8-й день сего месяца.

Он совершенно уверен, что ни в каком флоте, принадлежащем одной и той же нации, не могло быть такого единодушия совершенного, такого полного согласия, каким в действии одушевлены были эскадры трех наших союзных дворов, в сем кровопролитном и гибельном для неприятеля сражении, он в особенности приписывает сие славным подвигам своих сподвижников господ контр-адмиралов, деяния коих послужили примером прочим кораблям их, и столь скорому и непременному вспоможению, доставляемому от одного другому в самом жару и смятении сражения.

Таковое единодушие к общей цели, таковое хладнокровие и храбрость и столь примерная точность в действии артиллерии были следствием одержанной победы над благоразумно и в превосходнейшей силе приуготовленным неприятелем. Турецкий и египетский флоты получили возмездие за свое вероломство и нарушение данного обещания.

Высокомерный Ибрагим-паша обещал не оставлять Наварин и действовать против союзного флота, но бесчестно изменил данному слову. Союзные начальники обещали истребить турецко-египетский флот, ежели хотя один выстрел будет сделан по оным; и с помощью храбрых людей, коими счастие имели они командовать, в полной мере исполнили обещание свое – из 66 военных судов, флот их составлявших, остался один только фрегат и 15 мелких судов, в таком состоянии, что едва ли когда они в состоянии будут служить в море. Таковая победа не может быть одержана без больших пожертвований. Главнокомандующий оплакивает потерю многих искуснейших и храбрейших воинов и одно лишь утешение находит в том, что они пали, исполняя долг свой, и за дело страждующего человечества.

Главнокомандующий изъявляет искреннейшую признательность высоким свои сподвижникам, господам контр-адмиралам, за благоразумное и отличное управление своими эскадрами, а равно капитанам, офицерам, матросам и солдатам, столь ревностно исполнившим их приказания и столь мужественно поразившим зачинщиков».

На душе Кодрингтона было тревожно. Вице-адмирал понимал, что он значительно превысил возложенные на него Лондонским договором задачи. Как отнесутся к происшедшему в Наваринской бухте в столице, он мог только догадываться. Теперь надо было спешить, чтобы успеть сообщить королю и правительству о случившемся раньше, чем это сделают другие. Разумеется, что ни о каком продолжении блокады Мореи разговора уже не было. Для этого у него сейчас не было не только сил, но и необходимости.

Едва обрывы Наварина остались за кормой, на российской эскадре отслужили благодарственный молебен по дарованной победе и панихиду по убиенным. По сигналу с «Азова» корабли и суда приспустили Андреевские флаги – на эскадре погребали умерших от ран. За нашими приспустили свои флаги и англичане с французами. Они везли своих павших товарищей на Мальту и в Тулон, чтобы предать земле там.

Затем эскадры разделились. Французы, отправив транспорт с убитыми и ранеными, повернули на Смирну, чтобы оттуда еще разок погрозить турецкому султану. Наши с англичанами взяли курс на Мальту. По выходу из бухты Гейден отправил в отдельное плавание фрегаты: «Кастор» в Неаполь, «Елену» в Анкону с курьерами, и «Константин» в Смирну для оказания поддержки грекам – вместе с французской эскадрой.

У наших впереди «Азов», следом в кильватер «Проворный» и «Гремящий». За ними в некотором отдалении остальные: «Гангут», «Иезекиль», «Невский», и «Кастор». Кодрингтон шел несколько южнее. Корабли двигались очень медленно. «Эскадра, соображаясь с избитым рангоутом и такелажем, с великою осторожностью несла паруса…» – писал впоследствии историограф этой морской кампании лейтенант Кадьян.

Море встретило штормом. Особенно тяжко пришлось раненым и обожженным; чтоб хоть как-то облегчить страдания, их обкладывали матрасами и поили водкой. Погода была самой ненастной: свистел в вантах ветер, сверкала молния и лил проливной дождь. На верхней палубе было зябко и стыло. Идя с зарифленными парусами, эскадры едва продвигались вперед. В первую же ночь, в придачу ко всем неприятностям, налетел сильный шквал, добавивший хлопот. И без того поврежденный «Азов» потерял во время него грот-рею.

– Скорее бы Мальта! – мечтали в кают-компаниях и в жилых палубах.

– Хосподи, коды ж до землицы-то доберемся, мочи нету более терпеть! – стонали в судовых лазаретах.

А непогода все продолжалась и, разгоняемые ветром волны мотали усталые суда день за днем, день за днем…

Удивительно, но и в таких условиях «Азов» под началом Лазарева умудрялся намного опережать своих куда менее поврежденных собратьев. Остальным приходилось догонять свой флагман, только поставив дополнительные паруса. На шканцах то и дело отстающих «Гангута», «Иезекиля» и «Невского» молодые офицеры ревностно разглядывали в зрительные трубы свой прыткий флагман и недоумевали: