Валерий Елманов - Последний Рюрикович

Затем, правда, уже несколько смягчившись, Борис приобнял родича и уже мягким доверительным тоном, задушевно глядя прямо в глаза, пояснил свою мысль, дабы нечаянной обидой не оттолкнуть от себя верного человека:

– Мы с тобой давно одной вервью воедино повязаны и выступаем заодно, но и ты, брат, меня пойми и домысли – может ли у человека быть, скажем, не одна глава, а две?

Семен, представив себе на миг такое уродство, даже передернулся. Борис, уловив это, еще мягче, вкрадчиво, почти шепотом продолжил:

– Тако и мы с тобой. Я – голова, а ты – руки. Я – мыслю, а ты – творишь. Без меня ты слепец, ибо глазами володеет глава, но и я без тебя немощен, ибо бессильна глава, не имеющая рук, да еще столь верных и надежных, коими твои являются. Вот посему и надлежит каждому из нас ведать свое, веруя другому.

Семен Никитич был намного старше годами, но на меньшого по возрасту никоим образом не осерчал. Напротив, еще большее почтенье вызвал в нем сей молодой – 38 годков всего, – но так высоко взлетевший родич. И хотя они с Борисом Федоровичем были лишь в дальнем родстве, тем не менее себя он с гордостью считал правой рукой царского шурина. Какие могут быть обиды?

С того времени он ведал только свое, ничуть не заботясь о том, как использует Борис Федорович добытые его верными шишами [94]разнообразные сведения об именитейших мужьях государства, начиная от их тайных помыслов и явных козней и заканчивая тем, что и поминать-то всуе грешно и о коих должна ведать лишь одна темная ночка, то есть о том, как боярин проводит время – со своей пышной половиной али с кем из дворовых девок.

Вот и теперь, появившись кстати, Семен зашел поглядеть, какое впечатление произвело на брата донесение верного, не единожды проверенного шиша из Углича, который, прибыв в Москву по торговым делам и улучив минуту, тайно свиделся с Семеном Годуновым.

Взглянув на брата и вмиг придя к нужному решению, Борис сказал, вздохнув, но с такой уверенностью, будто необходимая мысль пришла в голову ему давно и он ждал лишь прихода Семена:

– Не любит Годуновых Димитрий. – Борис Федорович по возможности старался избегать называть угличского отрока царевичем. – Сам не может не любить. Это ему внушают. Надобно, чтоб внушали обратное, ибо коли он нам по младости покамест не опасен, то вскорости может стать нешутейной угрозой. А посему надо послать верных людей, дабы они отрока убедили, что Годуновы ни ему, ни державе не враги, ибо, – тут он озорно подмигнул застывшему, как изваяние, у самой двери Семену, – и воруют токмо в меру, и пользы приносят поболе, нежели вреда.

Видя смущение на лице начальника тайного сыска Руси, он нахмурил брови:

– Почто мнешься у двери, как красна девица? Ты что, несогласный?

– Да нет, я-то чего. Людишек таких подыскать тяжко. Пробовал с двумя глаголить. Отказ полный.

Борис изумленно поднял свои черные, красиво изогнутые густые брови.

– Не уразумел я чтой-то. Почто отказ? Что за люди?

Семен Федорович почесал в затылке и наконец после затянувшейся тягостной паузы брякнул напрямую:

– На царскую семью руки поднять никак не мочно – гласят. К тому ж царевич еще безвинный. За енто, говорят, у господа спрос большой будет, да еще глаголют, что допрежь геенны огненной опосля такого дела не ровен час и на дыбу угодить мочно… – И Семен тут же осекся, узрев, что сказанул что-то уж вовсе не то, судя по наливающемуся багровой краской великого гнева лику Бориса Федоровича.

– Ты… что?.. – молвил тот, задыхаясь, и глаза его постепенно стали подергиваться мутной стеклянной пленкой.

Лицо Бориса продолжало краснеть, превращаясь мало-помалу из багрового в иссиня-черное. Хорошо, хоть не растерялся Семен Никитич. Мигом кликнул лекаря, оказавшегося по счастью тут же (сынок Борисов Федор руку повредил по неосторожности, так он ему повязку менял), и общими усилиями боярина перенесли в опочивальню, где уже суетилась, что-то кудахтая, боярыня Мария Григорьевна Годунова, в девичестве Скуратова-Бельская.

Лишь на следующий день, когда Борису Федоровичу значительно полегчало, он незамедлительно вновь вызвал Семена к себе и продолжил с ним беседу, причем не давая сказать ни слова, с самого начала принялся осыпать его градом упреков:

– Ох, брате, брате! Нешто слыхал ты от меня когда душегубные речи, особливо о царевой семье? Как же ты осмелился в мыслях моих несказанное прочесть, да еще то, чего и вовсе у меня не было? Почто со мной не рек, како ты мыслишь царевича отохотить враждовать с нами? Почто душегубное такое? Нешто нельзя боле ничегошеньки сделать? – Затем, чуть успокоившись, устало и даже как-то безразлично спросил: – С кем речь вел… о сем?

– Володимер Загряжский и Никитка Чепчугов. Да они верные, не сумневайся, токмо опаска есть большая…

– Кто еще знает, о чем ты с ними глаголил? – нетерпеливо перебил Борис.

– У Григория Васильевича Годунова спрошал, можа, кого держит на примете.

– И что?

– Да… нетути таких. Сказывал он, что дело нами греховное умыслено, нельзя так-то.

– Правильно сказывал. А еще?..

– С окольничим Ондрюшкой Клешниным. Он обещался беспременно помочь. Уж для светлейшего боярина, рек, непременно расстараюсь и все сделаю.

– Это для меня, значит? – уточнил Борис безнадежно. – Что еще он рек?

– Дельце, мыслю, весьма тяжкое, но охотники завсегда сыщутся, ежели положить много.

– Нашел он кого?

– Покамест не рек, молвил как-то, будто с тобой желает беседу вести. Я его еще вчерась прихватил, да тут, вишь, кака оказия с болестью твоей.

– Ништо. Я зрю, ты за те дни, что я здеся лежати буду, много чего удумаешь, да так, что опосля за всю жизнь мне не расхлебать. Давай, зови.

Борис Федорович устало закрыл глаза. Казалось, на минутку всего, а как открыл, перед ним уже стоял невысокий худощавый окольничий Андрей Клеш-нин.

– Здрав буди, боярин, – отвесил он почтительный поклон лежащему Годунову.

– И тобе тако же, – ласково отозвался Борис Федорович.

Слабость все еще не отпускала его могучее тело, но он уже понемногу превозмог ее и, собрав все силы в кулак, продолжил:

– Не боярское это дело – в опочивальне гостей принимать, ан и отложить нельзя, ибо беда большая выйти может. С тобой намедни Семен Никитич беседу вел касаемо царевича, людишек верных сыскать просил. Нашел ты их, али как?

– Есть такие людишки, – медленно начал отвечать Клешнин.

Он все еще недоумевал – почто Годуновы учинили такую превеликую спешку, коли сам боярин Борис Федорович решился на встречу с ним, даже не оправившись толком от болезни.

– Дьяк Михайла Битяговский возможет сие тяжкое дело исполнить. В том мне пред иконами клятву дал великую и крест целовал. В помощь себе сам назвал сынка свово Данилку и еще племянника, Никитку Качалова.