Эжен Шаветт - Сокровище мадам Дюбарри

Введенный в заблуждение костюмом Елены, великан, которого читатели вероятно узнали, решил, что видит перед собой простых бретонских поселян.

Он даже не заметил легкой улыбки, скользнувшей по губам Шарля, когда тот переспросил:

— А! Так вы граф Баррасен?

— Как и мои благородные предки.

— И вы из Парижа?

— Прямо из Парижа, а проклятая полиция гонится по пятам после моего бегства из Консьержери!

— Говорят, эта тюрьма переполнена благороднейшими жертвами? — спросила Елена.

— Да, но они там не соскучатся. Самым важным головам — лучшие услуги, — ухмыльнулся Баррасен.

— Так они не принимают во внимание ни возраста, ни пола?

— Ха-ха-ха, пол! — бросил верзила. — Об этих пустяках они не задумываются! Два месяца назад казнили королеву, а три недели назад отрубили голову и Дюбарри!

Он захохотал.

— Эта милая графиня не так охотно кувыркнулась, как королева!

— Мария-Антуанетта умерла героиней, не так ли? — с живым интересом спросила Елена.

— Штука в том, что она удивительным образом приняла приговор. Она была великолепна в свои последние часы в Консьержери!

Шарль слушал, пристально всматриваясь в рассказчика. Услышав его слова о последних минутах королевы в тюрьме, он насмешливо спросил:

— Если вы сами были заключенным, как же вы смогли видеть королеву?

Баррасен обиделся на это недоверие и, желая произвести эффект на своих слушателей, необдуманно изрек:

— Да потому, что мне было поручено подметать в ее камере!

— Как? Вам? Сиятельному графу Баррасену? — вскричал насмешливый проводник.

Гигант прикусил губу от досады, видя, что слишком далеко зашел в своих излияниях и, желая исправить промах, отвечал голосом, которому тщетно старался придать достоинство:

— При королеве и несчастной женщине никакая должность не унизительна.

— Это правда, — заметила мадемуазель Валеран, глубоко тронутая трагической участью Марии-Антуанетты.

— И притом, — продолжал Баррасен, — если я принял эту скромную должность, то потому, что она могла помочь моему побегу. Я скрыл от тюремщиков славное имя своих предков. Принимая меня за бедняка, они взваливали на меня тяжелую работу, которая им надоела, а я все исполнял, чтобы завоевать их доверие. Поэтому они позволили мне свободно расхаживать по всей тюрьме. Я слышал о последних часах королевы от Розалии и Ларивьера.

— Расскажите об этом подробнее, — попросил Шарль.

— Кто такие эти Розалия и Ларивьер, которые Находились при королеве? — спросила Елена.

— Ларивьер — тюремный ключник, впускавший к королеве судей со смертным приговором. Что касается Розалии, то это служанка госпожи Лебо, жены главного тюремщика.

— И они вам рассказали…

— Двадцать раз! Если это доставит вам удовольствие, красоточка, я повторю все дословно, вот только прочищу себе глотку…

Выговорив эти не совсем аристократические слова, сиятельный граф схватил со стола горшок сидра и залпом проглотил такое количество жидкости, которое ясно доказывало, что пребывание в тюрьме значительно повредило его хорошим манерам.

Опершись о стол, мадемуазель Валеран приготовилась слушать рассказчика. Глубоко сочувствуя несчастной королеве, она совсем забыла о собственных несчастьях.

Покачиваясь на громадных ногах, гигант начал.

— В ночь на шестнадцатое октября в тюрьме было объявлено, что суд вынес королеве приговор — смертная казнь! Около семи часов утра жена Лебо приказала своей служанке Розалии пойти к узнице и спросить, не хочет ли она чего-нибудь поесть.

Войдя в камеру, освещенную двумя свечами, она заметила в левом углу молодого жандармского офицера. Осужденная лежала на постели, одетая в черное с головы до ног.

— Госпожа, — пролепетала Розалия, — вы ничего не кушали вчера вечером и почти ничего за весь день… Не угодно ли вам чего-нибудь?

Королева горько рыдала:

— Дочь моя, — отвечала она, — мне больше ничего не нужно…

Розалия, подогревавшая всю ночь бульон и лапшу на своей жаровне, настаивала. Мария-Антуанетта предпочла бульон.

Когда он был подан, осужденная села на кровать, но едва смогла проглотить несколько ложек.

Около восьми утра служанка вернулась к королеве, чтобы помочь ей одеться. Мария-Антуанетта удалилась в проход, оставленный между стеной и постелью. Развернув чистую рубашку, она сделала девушке знак встать перед ней по ту сторону кровати, а сама, нагнувшись и прикрываясь платьем, собралась в последний раз сменить белье.

Тут жандармский офицер быстро поднялся. Подойдя к кровати, он стал у изголовья, глядя на королеву. Пленница тотчас же накинула на плечи платок и кротко сказала:

— Во имя целомудрия, позвольте сменить белье без свидетеля.

— Мне приказано не спускать с вас глаз ни на минуту, — отвечал тот.

Королева вздохнула и, накинув последнюю рубашку, оделась не в черное вдовье платье, сшитое ею самою, а в белый утренний капот. Под самый подбородок она повязала белую кисейную косынку, скрепив ее длинные концы на груди.

Несмотря на слезы и смущение, Розалия заметила, что бедная женщина тщательно свернула свою грязную рубашку. Она спрятала ее в один из рукавов, как в футляр, и сунула в щель между старыми обоями и стеной.

На голову она надела простой батистовый чепец без лент. Имея только одну пару обуви, она сохранила свои траурные черные чулки и прюнелевые башмаки, которые служили ей в продолжение семидесятидневного пребывания в Консьержери.

— Бедная женщина! — невольно прошептала Елена, слушавшая рассказ Баррасена затаив дыхание.

Вытерев слезы, она сказала:

— Продолжайте.

— Вот все, что передала мне Розалия. Напоследок она не вытерпела и убежала в угол, заливаясь слезами.

— Вы больше ничего не знаете?

— Остальное я узнал от сторожа Ларивьера, бывшего при ней до конца.

— Говорите же…

— В десять утра жена Лебо отправила Ларивьера за посудой, в которой подавался два часа тому назад бульон. Возвратившись, он увидел приближающихся судей в сопровождении регистратора Фабрициуса. Мария-Антуанетта, стоявшая на коленях у соломенной постели, приподнялась, чтобы встретить их.

— Будьте внимательны, — произнес председатель суда, — вам зачтут приговор.

— Чтение бесполезно, — отвечала она, — я хорошо знаю свою участь.

— Необходимо, чтобы приговор был зачитан, — возразил председатель.

Она не сопротивлялась, и регистратор начал читать. Когда он произносил последние слова приговора, в тюрьму пошел Генрих Сансон, главный палач, рослый молодой человек.

Подойдя к ней, он сказал:

— Позвольте ваши руки.

Королева отшатнулась с криком:

— Неужели вы еще хотите связать мне руки! Королю этого не делали!

Судья обратился к Сансону: