Александр Дюма - Исповедь маркизы

Что касается Панара, то он был человеком совсем другого рода; он никогда не думал ни о чем земном. Прошлое, будущее, еда, жилье — все это нисколько его не занимало.

— Это касается моих друзей, — говорил он.

В самом деле, об этом заботились его друзья.

Мармонтель рассказывал мне, что в те времена, когда им издавался «Меркурий», он, если ему требовались какие-нибудь стихи, шел за ними к Панару.

— Пошарьте в коробке из-под париков, — советовал тот.

Именно туда Панар бросал листки со стихами, написанными им в кабаке, и нередко эти листки были в винных пятнах. Когда его в этом укоряли, он отвечал:

— Это печать гения.

Некоторые из его песенок прелестны. Все они сочинялись экспромтом за столом, а затем автор о них забывал; их собрали после его смерти.

Потеряв своего друга Галле, Панар очень долго грустил и, когда с ним говорили о его скорби, отвечал:

— Ах! Она очень сильная и глубокая! На протяжении тридцати лет я проводил с этим другом все свое время! На прогулках, в театре, в кабачке — мы всегда были вместе! Я потерял Галле, и мне уже ни петь, ни пить вместе с ним. Он умер, теперь я один на свете и не знаю, что со мной будет. Вы знаете, что он умер в Тампле?

И тут бедняга заливался слезами.

— Я ходил на его могилу плакать и стенать. Что за могила! Моего друга положили под водостоком, а ведь он начиная с сознательного возраста не выпил ни одного стакана воды.

Временами добряка Панара приглашали к знатным дамам якобы на ужин, а на самом деле ради удовольствия его послушать. Когда бедная г-жа де Майи, любившая выпить, была в фаворе, она поспорила с королем, что способна пить наравне с Панаром и докажет это, пригласив его на трапезу. Королю не терпелось узнать, как она с этим справится. Поэт удрал бы при одном лишь имени графини, ведь он избегал хороших манер, как воды.

Как-то раз г-жа де Майи изменила свой облик вместе с г-жой де Винтимий, от которой я все это и слышала, и они отправились за Панаром в какой-то кабачок у Менской заставы, где он обычно находился.

Их сопровождал г-н де Ришелье в праздничном наряде рыночного грузчика и Пари-Дюверне, переодетый угольщиком.

Дам же с их мощными прелестями можно было принять за торговок рыбой.

Жители предместья вовсю смеялись над томным герцогом, тонким и хрупким, как щеголь, важно расхаживавшим в своей белой шляпе. Они спрашивали его, сколько мешков он поднимает в один раз, и, поскольку мнимому грузчику не пристало сердиться, он добродушно отвечал:

— Я всего лишь помощник, я еще наберусь умения.

— Малыш, — сказал какой-то из этих славных людей, зажав между пальцами одну из рук герцога, — с такими орудиями можно быть только цирюльником либо дамским парикмахером.

— Что ж, я стану цирюльником.

— По рукам! Если у тебя нет учителя, то я его найду. У меня есть славный брат-брадобрей, который трудится в заведении под вывеской «Коронованный цыпленок», и он ищет подмастерье; это тебе подходит?

— Конечно, подходит! А где этот «Коронованный цыпленок»?

— В двух шагах отсюда, черт возьми! Давай пропустим по рюмке вина, а потом пойдем.

— Дело в том… со мной моя кузина, она пришла сюда по делу… Мы живем не в этом квартале и кое-кого ищем.

— Кого же? Я всех здесь знаю.

— Панара, сочинителя песен Панара.

— Я вас к нему провожу; это мой лучший друг, мы каждый день пьем вместе, он славный малый!

Незнакомец взял его за руку и отвел на другой конец зала. Панар пил там и пел. Житель предместья крикнул ему:

— Панар, тебя спрашивают.

— Кто?

— Эти дамы и эти господа, — напыщенно произнес мужчина, не предполагая, насколько точно он выразился.

— Что им от меня нужно?

— Господин Панар, — сказала г-жа де Майи, подходя ближе, — мы читали ваши песни, мы их пели и нарочно приехали из Версаля, чтобы вас увидеть и отобедать с вами.

— Правда?

— Да, чистая правда.

— Вы не привередливы, милашки, и в этих делах смыслите. Итак, вы хотите, чтобы мы отобедали. Когда и где?

— Сегодня же, и где захотите.

— Прямо здесь. Доверьтесь мне, здешнее вино достойно королевского погреба. Вы платите?

— Само собой разумеется.

— И не будете скрягами, также само собой разумеется; вы не напрасно потратите деньги, будьте покойны.

И вот все пошли за Панаром, который отвел их в помещение, похожее на кабинет и выходившее окнами в живописный сад. В этой комнате стояли колченогие скамейки и источенный червями стол, изрядно залитые местным вином, то есть вином, которое эти достойные люди изготовляли из вишен и множества разного рода добавок. Вонь кругом была невыносимая. Госпожа де Майи держалась стойко, а г-жа де Винтимий вышла в сад: ей было не по себе.

Господин де Ришелье боялся, что ему тоже станет дурно и предложил отобедать на свежем воздухе, на что все единодушно согласились. Добряк Панар был здесь как у себя дома, все его знали; он заказал угощение как постоянный посетитель заведения и вино — как завсегдатай погреба. Провожатый, разумеется, присоединился к пиршеству.

Панар был очень мил; он пил так, что мог посрамить любого вояку, сочинял куплеты, мадригалы и повторял припевы, а все посетители кабачка подпевали ему хором; дамы были в восторге от стоявшего кругом шума и охотно предпочли бы такое пиршество дворцовым ужинам. Я не стала бы принимать участия в подобных забавах: терпеть не могу такого рода удовольствия, мне нравится лишь утонченное остроумие.

Спорщица выиграла пари. Король расплатился с ней учтиво, по-королевски.

Из всех светских людей г-н де Ришелье более всего подходил для такого рода проказ. Вслед за герцогом или, точнее, одновременно с ним такие же выходки стала позволять себе и его досточтимая дочь. О ней гуляло множество слухов, вероятно ложных. Я доподлинно знаю одно: ее любовь к графу де Жизору, сыну маршала де Бель-Иля, самому приятному и самому красивому придворному кавалеру. Эта любовь имела печальный конец: графа убили на войне. Госпожа д’Эгмонт все время его оплакивала, и с тех пор у нее не было ни одного серьезного увлечения.

Я не стану терять время, рассказывая вам подробно о маршале де Ришелье: в наше время любой сборник занятных рассказов изобилует историями о деяниях и подвигах этого человека. На протяжении шестидесяти лет он оставался необходимым повсюду. Я знала герцога, как знали его все, но никогда не любила и не уважала его. Он был умен, честолюбив, коварен и от природы был наделен дерзостью и отвагой. Что касается его сердца, чувств и великодушия, об этом нет нужды говорить — они были недоступны пониманию. Я говорю о г-не де Ришелье в прошедшем времени, однако он еще жив и будет жить долго. Маршал на год старше меня, и я уверена, что он меня переживет. Он только что женился или собирается жениться; я не знаю точно, улажено ли это дело, о котором мне рассказывали.