Александр Дюма - Исповедь маркизы

— Почему? Разве вас не любят?

— Меня любят слишком сильно. Однако… меня нельзя любить.

— Вас, такую красивую, такую очаровательную!..

— Любезная госпожа д’Эпине, человек, которого я люблю и который любит меня, — это любовник моей матери! Теперь вы понимаете, почему я его отвергаю? Прошлым летом мы терпели адские муки, так как были вынуждены постоянно видеть друг друга, не поддаваться искушению и скрывать от матушки то, что оба чувствовали. Ах! Я не в силах передать вам эту пытку, вы и так меня понимаете. Теперь я обрела спасение и не желаю больше с ним встречаться, ибо не устояла бы.

Вы понимаете, что эти обоюдные признания сблизили двух женщин, а Франкей остался ни с чем; в отместку он пустился во все тяжкие, как это подобает светскому льву, и потворствовал г-ну д’Эпине в его развлечениях, вследствие чего мое мнение о нем изменилось в худшую сторону.

Некоторое время спустя г-жа д’Эпине познакомилась с человеком, которого ей было суждено любить всю оставшуюся жизнь, с тем, кто должен был заменить Франкея и исцелить ее от причиненных им страданий.

Все знают о ее связи с бароном Гриммом, которая длится до сих пор и, очевидно, будет продолжаться до конца их дней. Госпожа д’Эпине встретила этого человека у г-жи де Ла Поплиньер: Руссо и Франкей представили ей Гримма, попросив разрешения привезти его в ее дом; она поспешила согласиться, так как ей необычайно понравилось с ним беседовать. Руссо по-своему очень любил Гримма; он стал расхваливать барона, которого уже давно знал.

— Вот человек, которого вы можете принимать, — заявил он, — он не похож на окружающих вас кукол. Оставляя в стороне Дюкло, я не хотел бы знаться с такими пустоголовыми и ветреными людьми.

Гримм родился в Регенсбурге, в семье протестантского пастора; в ту пору он еще вовсе не был бароном; он приехал во Францию попытать счастья и вскоре привлек к себе внимание небольшой брошюрой о музыкальных спорах в «углу короля» и в «углу королевы». Эта брошюрка называлась «Маленький Пророк из Бёмишброда». Она имела бешеный успех, ее рвали из рук, и г-н Гримм тотчас же прославился.

— Как только этот богемец вздумал быть умнее нас? — произнес Вольтер.

Эта шутка стала для Гримма аттестатом. Отныне он считался умным человеком.

Гримм пользовался необычайным благоволением графа фон Фризена, одного из лучших людей своего времени.

Граф фон Фризен был молодой, любезный, благородный и богатый; пройдя у него выучку, Гримм узнал свет и уже никогда не забывал полученных уроков. Он настолько хорошо усвоил светские манеры, что все поневоле принимали всерьез его баронский титул и его внушительный вид, и никто уже не принимал его за сына пастора из Регенсбурга.

Гримм был некрасив, у него был кривой нос.

— Однако его нос всегда смотрит в нужную сторону, — отвечала г-жа д’Эпине, когда ей указывали на этот небольшой недостаток ее друга.

Чрезвычайно опрятный и чистоплотный барон вызывал у Руссо досаду; философ в изумлении задавался вопросом, чего хорошего можно ждать от человека, который по утрам два часа подряд чистит ногти щеточкой.

Граф фон Фризен умер и оставил Гримма без крова над головой, успев, однако, препоручить его господину герцогу Орлеанскому; тот исполнил волю покойного и дал молодому человеку работу. Затем Гримм уехал с господином маршалом д’Эстре в Вестфалию и стал одним из его двадцати восьми секретарей. Эта великолепная кампания оставила след в памяти тех, кто принимал в ней участие. Трудно представить себе вереницу экипажей этого штаба.

Над Гриммом часто насмехались и обвиняли его в том, что он притворяется в своих чувствах. О нем известен один анекдот, который рассказывали повсюду после кончины графа фон Фризена; несчастный якобы так убивался, что его увезли во дворец Кастри, дабы избавить от зрелища этой смерти. Каждый день он разыгрывал там в саду сцены со слезами, пока находился в поле зрения обитателей дома, но, когда его никто не мог видеть, живо прятал носовой платок в карман и, забывая о соседних домах, откуда за ним следили, доставал книгу, чтобы не терять время напрасно.

Гримм был безумно влюблен в мадемуазель Фель, которая отвергла его и жестоко над ним издевалась, что приводило его в ярость; он никогда этого не забывал.

Сейчас Гримм занимает нечто вроде дипломатической должности у какого-то государя и состоит в переписке с русской царицей, рассказывая ей о том, что происходит в Париже. Он теперь важная особа: к нему ездят на поклон, он же ездит, во-первых, к своей любовнице и, во-вторых, к барону Гольбаху, на его знаменитые ужины, а затем уже во все другие дома, иногда даже ко мне, хотя и очень редко. Я уже не принимаю у себя подобных людей, а ему очень скучно с моими гостями. Славословлю же я его немного. Госпожа д’Эпине и Гримм почти сразу же нашли общий язык. То была не безумная страсть, как в случае с Франкеем, а очень нежное, очень самоотверженное и очень спокойное чувство, одно из тех, которые длятся долго, потому что им не злоупотребляют, — наподобие моего чувства к Формону, председателю или Пон-де-Велю. Я всегда предпочитала таких людей другим. Ларнаж, напротив, был склонен прожигать жизнь.

Именно тогда с г-жой д’Эпине приключилось одно весьма серьезное происшествие, ускорившее ход событий и прогремевшее по всему Парижу; оно едва окончательно не погубило ее. На основе этой истории можно написать трогательную драму.

Госпожа де Жюлли бросила Желиотта; женщины, которые связывают себя с такими людьми, обычно держат их при себе недолго. Она нашла ему замену в лице шевалье де Вертийяка, превосходного дворянина с хорошими манерами, и влюбилась в него не на шутку, что ей дорого обошлось. Этот прекрасный союз продолжался около двух лет, а затем г-жа де Жюлли умерла от оспы. Госпожа д’Эпине усердно за ней ухаживала до самой ее смерти.

Когда больная почувствовала, что близится ее смертный час, она отдала своей невестке какой-то ключ и сказала ей, когда они остались одни:

— Господин де Жюлли любит меня, как в первый день нашей совместной жизни, и всецело мне доверяет; я не хочу причинять ему горе и прошу вас, дорогая сестра, открыть мой секретер. Вы найдете там две связки писем; это письма шевалье, а письма Желиотта я сожгла. Сделайте одолжение, бросьте эти связки в огонь, чтобы от них не осталось ни следа.

— Немедленно?

— Нет, такое было бы для меня слишком тяжело. Сделайте это, как только я умру, прежде чем позвать кого-нибудь из моих близких; обещайте мне это, а также поклянитесь жизнью ваших детей, что если у моего мужа возникнут подозрения, то вы развеете их любой ценой; я была бы в отчаянии, будь его скорбь отравлена.

Умирающей было обещано все, что она хотела. И тут в комнату вошла одна из горничных. Четверть часа спустя больная испустила дух.