Александр Дюма - Исповедь маркизы

— Ступайте, — сказала г-жа д’Эпине, — никому ничего не говорите, я хочу немного помолиться возле тела бедной усопшей; я сама сообщу обо всем деверю, чтобы облегчить его страдания.

Ее оставили одну, и она поспешила исполнить волю г-жи де Жюлли, а затем принесла деверю печальную весть, которая повергла его в страшную скорбь. Муж везде стал превозносить добродетели покойной, ее любовь к нему и счастье, которое она ему давала; он превратил ее в Пенелопу, став посмешищем в глазах света.

После смерти отца оба брата готовились вести между собой судебную тяжбу, и нотариус передал счета г-же де Жюлли. Эти документы свидетельствовали не в пользу г-на д’Эпине; они ясно доказывали, что он задолжал Жюлли более ста восьмидесяти тысяч ливров. Когда высохли первые слезы, бумаги стали искать повсюду, но нигде не могли их найти.

У г-жи д’Эпине спросили, не видела ли она эти документы; она ответила, что ей ничего о них неизвестно.

— Однако, — повторял Жюлли, — я отдал бумаги жене, точнее, нотариус вручил их ей в моем присутствии, и она положила их у нас на глазах в свой письменный стол. Вы сами, сестра, вернули мне по ее поручению ключ; стало быть, вы открывали секретер последней; невероятно, чтобы вы не заметили этих бумаг.

Госпожа д’Эпине устала доказывать, что она ничего не видела, как вдруг в разговор вмешалась горничная и рассказала хозяину о том, как г-жа д’Эпине получила из рук г-жи де Жюлли ключ от ее секретера, как тотчас же после кончины больной все слуги были отосланы и как в течение четверти часа, прежде чем объявить о смерти родственницы, она оставалась под предлогом молитвы наедине с телом усопшей.

— Когда я вернулась в комнату, я увидела, что весь камин забит пеплом от сожженных бумаг, — прибавила девушка.

Услышав это обвинение, г-жа д’Эпине сильно покраснела и смутилась. Все повернулись в ее сторону, а деверь спросил, правда ли это.

— Да, сударь, — ответила она, трепеща, — это истинная правда: по распоряжению госпожи де Жюлли я сожгла бумаги, лежавшие в ее секретере, но явно не те, что вы ищете.

— Что же эго были за бумаги, сударыня?

— Не знаю, я их не читала: мне указали место, и оставалось только забрать их оттуда.

— Если вы не читали этих бумаг, откуда вам известно, что наших там не было?

— Документы нотариуса не похожи на какие другие, их нельзя ни с чем спутать. Гербовую бумагу легко узнать.

— Тем не менее все это очень странно.

— И это плохо для госпожи, очень плохо, — прибавил нотариус, — таким образом господин д’Эпине отделался от почти двухсоттысячного долга, да еще после того как его досточтимая супруга сожгла документы при вышеуказанных обстоятельствах; повторяю, это очень плохо.

Понятно, что г-жа д’Эпине не могла дать других объяснений, однако при дворе и в городе ни у кого не было сомнений, что она ловко украла у своего деверя двести тысяч франков, к тому же перед трупом женщины, которую она очень любила и которая верила ей, как сестре.

В свете поднялся ропот. Бедная г-жа д’Эпине уже не осмеливалась нигде показываться. Везде ее встречали с холодным выражением лица; некоторые собирались закрыть перед ней двери, и даже кое-кто из ее друзей от нее отвернулся. Дюкло не преминул воспользоваться случаем, начав злословить и пакостить. Он собирал повсюду грязные слухи, а затем пересказывал их самой г-же д’Эпине. Она плакала с утра до вечера. Ее муж отмалчивался; вероятно, он не был раздосадован таким исходом, но не мог этого показать.

Франкей, которому она пожаловалась, сказал, выслушав ее сетования:

— Все, что я в состоянии сделать вследствие наших общеизвестных отношений — это оставаться беспристрастным.

Гримм, напротив, поступил иначе. Он один встал на защиту г-жи д’Эпине, еще не будучи в ту пору ее другом.

Однажды он обедал у г-на фон Фризена, где собралось много мужчин и совсем не было женщин. За десертом кто-то рассказал историю г-жи д’Эпине, приукрасив рассказ множеством соображений и заявив, что муж заплатил жене за эту проделку изрядную сумму наличными, причем без ущерба для себя. Гримм высказал свое мнение по этому поводу вначале довольно спокойно; но затем, когда негодяи докричались до того, что и она сама, и ее муж повели себя в одинаковой степени бесчестно и нечего опасаться возвести на них клевету, какие бы обвинения в их адрес ни выдвигать, благородный рыцарь не на шутку рассердился, опроверг эти толки в целом и в частности, заклеймил клеветников презрением и прибавил, глядя на одного из гостей, злобствовавшего больше других, что порядочные люди, как правило, так не спешат порочить своего ближнего.

Этот человек вспылил; противников постарались развести, и они умолкли, но затем, подав друг другу знак, спустились в сад и обнажили шпаги; оба были легко ранены. После этого Дюкло принялся рассказывать повсюду, что Гримм — любовник дамы; сплетник выходил из себя, он говорил столь убедительно, что так все и получилось. Госпожа д’Эпине не могла поступить лучше, желая вознаградить своего защитника.

Однако положение оставалось неопределенным, и обвинение тяготело над г-жой д’Эпине до тех пор, пока волею случая документы не были найдены; и вот как это случилось.

Шевалье, любовник г-жи де Жюлли, посчитал своим долгом выразить мужу соболезнования; но в момент кончины любовницы его не было рядом, он находился очень далеко от Парижа, и печальное известие дошло до него лишь спустя долгое время. Шевалье слегка запоздал с ответом, не совсем понимая, как взяться задело; в итоге последовала почти трехмесячная задержка, и за этот период клевета широко распространилась. В конце концов его письмо прибыло по назначению. После положенных в таком случае слов любовник писал, что незадолго до своей смерти г-жа де Жюлли доверила ему какие-то важные бумаги, чтобы он показал их некоему сведущему человеку, на которого можно было положиться. Когда шевалье уезжал, этого человека не было в городе, и г-жа де Жюлли решила встретиться с ним после его возвращения. Он также писал, что если родным покойной нужен совет его знакомца по поводу их спорных дел, то он высылает его адрес и к нему можно обратиться.

Господин де Жюлли сел в карету и поспешил к этому стряпчему. У него находились именно те бумаги, о которых шла речь! Господин де Жюлли забрал их, помчался к невестке, рассказал ей обо всем и принес свои извинения, поспешив сделать достоянием гласности как эти извинения, так и полное ее оправдание.

Только одно не давало ему покоя: что за бумаги велела сжечь его жена? Госпожа д’Эпине вышла из затруднения, списав эту тайну на дела благотворительности, которые ее родственница хотела утаить. Такое было возможно.

— Вы правы, ибо, будь у моей жены интрижки, пришлось бы изобличить всех праведных дев.