Александр Дюма - Исповедь маркизы

Госпожа де Граффиньи была небогата; более того, она была очень бедна и неудачлива во всех отношениях. Она отомстила за себя, взяв в любовники Леопольда Демаре, лейтенанта из полка д’Эдикура и сына музыканта. Это не стало подспорьем для семьи, но немного ее утешило: любовь является большим утешением, когда она не причиняет нам непомерных страданий.

Госпожа де Граффиньи приехала в Сире одновременно со мной или на следующий день и взялась записывать для меня все примечательные события за время нашего визита; мое зрение было тогда уже слишком слабым, чтобы я могла писать. Это те самые записи, которые сохранил Вьяр, и мы будем им следовать в своем рассказе. Уверяю вас, то был странный дом!

Госпожа дю Шатле меня не любила; я написала ее портрет, и, как вам известно, он получился весьма достоверным. Однако прекрасная Эмилия предпочитала приукрашенные портреты и, если они были не слишком лестными, всегда находила их недостаточно похожими. Мы держались друг с другом настороже; Эмилия встречала меня медоточивыми речами и приторными улыбками, но я знала, чего они стоят.

Вольтер питал ко мне подлинное уважение; этого было достаточно, чтобы г-жа дю Шатле меня возненавидела; все вызывало у нее недоверие, и если она не рассорила его со старыми друзьями, такими как Тирьо, Формоном и д’Аржанталем, то лишь потому, что ей это не удалось.

Я приехала ночью, по ужасным дорогам. Меня не ждали так поздно; тем не менее, заслышав крики моих форейторов, г-жа дю Шатле вышла в короткой накидке, а вслед за дамой тут же появился и Вольтер. Оба встретили меня с изъявлениями восторга, но лишь один из них радовался искренне.

— Ах, сударыня, — вскричал поэт, — наконец-то вы здесь, теперь уж мы побеседуем вдоволь!

— Можно подумать, что мы не беседуем, — заметила г-жа дю Шатле.

— С вами, сударыня, — ответил Вольтер, — мы всегда витаем в облаках, а с госпожой дю Деффан возвращаемся на землю, и это тоже неплохо — порой это необходимо, хотя бы для того, чтобы дать передышку своим крыльям.

— Госпожа дю Деффан устала, — перебила его хозяйка, чтобы прервать разговор, — она позволит мне отвести ее в спальню, ибо нуждается в отдыхе.

Вольтер начал подшучивать над здешними дорогами, в то же время поднимаясь на третий этаж по довольно крутой лестнице; с подсвечником в руке он сопровождал меня вместе со своими и моими слугами, тащившими сундуки; то была странная процессия в этом замке и в столь поздний час.

Меня провели в какой-то огромный зал, рассыпаясь при этом в извинениях; право, это было уместно, ибо я никогда не жила в таких скверных условиях, причем мне еще отвели превосходные покои, остальные были настоящими сараями.

— Наши комнаты для гостей не готовы, — сказала мне красотка Эмилия, — невозможно все сделать сразу. Когда вы приедете к нам снова, мы примем вас лучше.

В комнате сильно дуло сквозь щели в дверях и окнах, разделенных на три части, как это принято было делать в старых домах. Стены были увешаны гобеленами со всевозможными фигурами: одни в роскошных одеждах, другие в пастушеских и крестьянских нарядах. В алькове красовались прекрасные ткани, как и во всех других комнатах: то были платья бабушек г-на дю Шатле либо почтенных старых дам семьи Бретёй.

Мебель также была очень древней, причем лишь самая необходимая. Кроме того, к этим покоям относились прихожая, кабинет и кладовая для одежды — вот и все.

Я не говорю о камине, где можно было разместить целую семью.

Вид из окон был не особенно красив: гора полностью закрывает обзор.

«К тому же (я дословно переписываю слова г-жи де Граффиньи), все, что не относится к покоям г-жи и г-на де Вольтера, пребывает в отвратительном запустении».

Меня оставили одну; я спала как убитая, не думая о том, что нахожусь в храме, притом в храме кумира нашего времени! На следующий день я проснулась поздно; г-н дю Шатле попросил засвидетельствовать мне свое почтение и извинить его за то, что он не пришел сам: его мучила подагра. Я ответила, что навещу больного, когда спущусь вниз; мне передали, что он этого не допустит, и мы встретимся за чашкой кофе, который подают в одиннадцать часов в парадном зале.

Какой странный муж и какую странную роль он играл!..

Госпожа дю Шатле явилась наверх в ситцевом платье и переднике из черной тафты; ее темные волосы были приподняты на затылке и падали вниз отдельными прядями, как у маленьких детей. Вольтер следовал за ней, напудренный и чопорный, словно он находился в Париже или в Со. Поэт тотчас же завел со мной речь о д’Аржантале и двух детях Лекуврёр, опекуном которых тот согласился стать. Он спросил, видела ли я их и что говорят об этих ангелочках Пон-де-Вель и другие наши друзья.

По правде говоря, я ничего об этом не знала; о них давно не было слышно, но Вольтер помнил обо всем, даже о том, что все уже забыли.

Он учтиво подал мне руку и повел в парадный зал; г-жа дю Шатле шествовала впереди.

— Устраивает ли вас наш распорядок дня, сударыня? — спросила она. — От одиннадцати до полудня мы пьем кофе со сладостями. Мы не обедаем, но ужинаем в восемь часов, а иногда и позже. Если в промежутках между трапезами у вас возникнет потребность в чем-либо, то вам всегда подадут угощение, но мы, люди работающие, ничего не едим, это мешает мыслить.

Я всегда предпочитала ужин другим трапезам, и поэтому согласилась с их распорядком.

В нашем обществе оказалась также толстая кузина Вольтера г-жа де Шанбонен. Она проводила в Сире почти все время — ее домик был расположен по соседству. Эта женщина была очень бедной, и Вольтер в свое время решил женить ее сына на г-же Миньо, но та предпочла г-на Дени с его нелепым именем. Как известно, он был начальником интендантской службы Шампанского полка.

Вольтер жил в боковом строении, являвшемся частью дома и имевшем общий с ним вход.

Первой в его покоях была квадратная, довольно простая комнатка; она служила передней и вела в спальню, стены которой, альков и все прочее были обтянуты темно-красным бархатом с золотой бахромой — по крайней мере, зимой. Летом драпировку заменяли китайской тафтой с вышитыми фигурами. Лепные украшения, зеркала, столы привлекали гораздо больше внимания, чем обои; на все это можно было смотреть целый день.

Невозможно описать, сколько там было фарфоровой посуды, китайских безделушек, изумительных лаковых изделий, стенных часов с фигурками уродцев, и прочих замысловатых изделий подобного рода. На одном из столов стояла шкатулка, полная великолепного столового серебра; рядом с ней — ларчик для колец, в котором, как у какой-нибудь щеголихи, лежали дюжина, а то и пятнадцать перстней с бриллиантами и гравированными камнями.

К спальне Вольтера прилегала галерея длиной около сорока футов, по одну сторону которой тянулись окна, разделенные консолями или пьедесталами под индийским лаком, на которых стояли скульптуры Венеры Фарнезской и Геракла; напротив стояли два больших застекленных шкафа: один с книгами, другой с физическими инструментами; между ними виднелось нечто вроде очень легкой печи, которая была спрятана под основанием статуи Амура со знаменитой надписью: