Александр Дюма - Исповедь маркизы

Госпожа дю Шатле не всегда была разборчивой в средствах, когда хотела удовлетворить свое любопытство. Так, в Сире не платили за доставку писем, это правда, но нельзя было быть полностью уверенным в том, что их не распечатывали. Бедная г-жа де Граффиньи убедилась в этом на собственном опыте: кто-то вскрыл ее переписку с одним из ее друзей, г-ном Дево, секретарем короля Станислава, находившимся в Люневиле, и обнаружил там шутливые замечания в адрес хозяйки дома, по поводу того, как она важничала; кроме того, там были обнаружены насмешки над слабостями великого человека, после чего г-же де Граффиньи учинили страшный скандал и принялись допрашивать ее отвратительным образом; несчастной пришлось отвечать на крайне несправедливые обвинения; ее назвали шпионкой и наговорили ей множество тому подобных гадостей.

Ее обвиняли в том, что она якобы распространяла списки «Орлеанской девственницы»; это было ложью, и лучшее опровержение заключается в том, что у нее не осталось копии. Эту клевету выдумали, прочитав и превратно истолковав одну из фраз г-на Дево относительно поэмы Вольтера. Госпожа дю Шатле без всякого стеснения устроила г-же де Граффиньи базарную сцену, и дело едва не дошло до рукоприкладства; Эмилия размахивала письмом перед лицом дамы, нисколько не скрывая, что вскрыла его, а ведь это отнюдь не благовидный поступок! Она распалилась не на шутку, и Вольтер бушевал не меньше ее; словом, они делали друг друга несчастными, но Эмилия была куда злее своего любовника. Поэт выходил из себя лишь после того, как ему очень долго досаждали: в таких случаях он никого не щадил.

Это напомнило мне одну сцену, свидетельницей которой я была у г-жи де Люксембург и которую я никогда не забывала.

Госпожа дю Шатле заслуженно славилась своей исключительной бездарностью в поэзии; серьезные люди, как правило, из-за такого не переживают. Но эта особа хотела все знать и объять необъятное. Она написала или, возможно, заказала следующие стихи для дочери маршальши, а затем прочла их ей за ужином:

Воспеть легко вас, милая Мадлон,

Ведь каждый смертный вами вдохновлен.

Апостолов святых не оскорбляя,

Скажу: в те дни, когда встречаю вас,

Вы праздником дарите всякий раз,

И мне не снится ни одна другая. 1

Все пришли от этих строк в восторг. Вольтера там не было: он и Эмилия несколько дней были в ссоре. Когда поэт пришел, гости уже сидели за столом; от этого он еще больше помрачнел.

Эмилия показала ему стихи, он прочел их и, возвращая, сказал:

— Они написаны не вами.

Между тем эти стихи не были так уж хороши, чтобы она ни в коем случае не могла их сочинить.

Госпожа дю Шатле рассердилась и сказала Вольтеру какую-то жуткую глупость, на которую он обиделся.

— Вы могли бы, по крайней мере, заказать что-нибудь получше, ибо меня обвинят в том, что я разукрашиваю ваши сочинения, а я не могу взять на себя подобную пошлость.

Любовница тут же дает ему отпор, рассвирепев больше прежнего; и вот снова ссора, угрозы, исступление; она задевает Вольтера за живое, он хватает нож и потрясает им, подобно героям своих трагедий, а затем, обернувшись к ней, кричит:

— Не смотри на меня так своими дикими косыми глазами!..

Мы были там и все слышали, мы присутствовали при этой сцене! Как могут женщина и мужчины подобных достоинств забываться до такой степени!..

Словом, их жизнь была адом; этот земной рай в Сире, о котором писали такие чудеса, был населен бесами и наполнен пытками. Если бы г-жа дю Шатле не умерла, не знаю, чем бы все это закончилось. Вот почему Вольтер, оправившись от первоначального удара, оплакивал ее только на словах. Легко было заметить, что сквозь его слезы проступает радость от того, что он обрел свободу, не потерпев ущерба от разрыва и не оставшись с уязвленным самолюбием из-за Сен-Ламбера, которого он так и не простил, хотя любезничал с ним, называя его своим милейшим Тибуллом. Вольтер был добрым, превосходным человеком, но гордецом: если его задевали, то можно было не сомневаться, что его поразили в самое сердце, и нередко он впадал в оцепенение. Отсюда эти низкие, столь недостойные великого человека выпады против нападавших на него пигмеев.

Во время моего пребывания в Сире я наблюдала, как начиналось знакомство с этим любезным Сен-Ламбером, который находился тогда в Люневиле подле короля Станислава и был большим другом бедной Граффиньи, состоявшей с ним в переписке. Сен-Ламбер хотел приехать в Сире; Вольтер отнюдь не возражал, а прекрасная Эмилия колебалась: она боялась незваных гостей и избегала общества. Пришлось дать ей обещание, что Сен-Ламбер будет сидеть в своей комнате, как мы, и не станет отвлекать ее от трудов. Кавалер, в самом деле, пожаловал, но когда я уже уехала; он слишком поспешил, на свою беду, и с тех пор они с Эмилией больше не расставались.

Госпожа дю Шатле написала в своем саду следующие стихи, но я не вполне ручаюсь за полную достоверность в том, что касается авторства:

В уединении мне незнакома скука,

Когда с возлюбленным средь книг, картин, бесед Покоя и любви усвоена наука.

Вот ныне жребий мой. Его счастливей нет!*

Я бы зареклась от подобного счастливого жребия, после того как насмотрелась на него вблизи.

Комедию тогда так и не сыграли, поскольку г-н де Бретёй спохватился, возможно слишком поздно, что об этом станут сплетничать в свете. Нам показали кукольное представление, в котором Полишинель и его жена одержали блестящую победу; при этом Вольтер радовался как ребенок. Он беспрестанно повторял, смеясь до слез:

— Это превосходная пьеса; жаль, что не я ее написал.

Помещение театра было довольно маленьким и не столь красивым, как остальная часть замка, где жили хозяева. Декорация изображала дворец с колоннами и апельсиновыми деревьями между ними. В глубине зала находилась ложа, отделанная бархатом; перила, на которые опирались зрители, тоже были обшиты бархатом. Все это было не так уж красиво, однако там можно было ставить не только кукольные спектакли; вот тому свидетельство: после отъезда аббата де Бретёя в этом зале играли «Заиру», «Блудного сына» и «Дух противоречия» (я узнала об этом впоследствии, ибо меня там уже не было).

Госпожа де Граффиньи пребывала тогда в глубочайшей печали. Лишившись всех средств после развода с мужем, она пребывала в Сире без денег и не знала, куда деваться. Поэтому ей пришлось терпеть оскорбления и унижения прекрасной Эмилии, которая знала о положении своей гостьи и оттого была лишь еще более жестокой.

В довершение всех бед несчастная женщина получила тогда же, в Сире, послание от своего любовника Демаре, извещавшее, что он к ней охладел, не желает с ней больше жить и она не может впредь на него рассчитывать. Я узнала обо всем этом позже, в Париже, где снова встретилась с этой особой и где она сумела после всех своих страданий обрести некоторую известность на ниве словесности после того, как ею были опубликованы «Перуанские письма». Это примечательное сочинение благодаря изображенной в нем страсти, а также манере письма. Читая его, понимаешь, что автор и любил, и страдал.