Александр Дюма - Исповедь маркизы

У Вольтера — я не устану это повторять — было золотое сердце, а его странности объяснялись лишь особенностями характера и тщеславием. Он много раз доказывал свою безупречную доброту; вот еще одно тому подтверждение.

По приказу короля и за его счет несколько ученых отправились в Лапландию. Один из них, секретарь г-на Клеро, отважился влюбиться в некую лапландку и обещал на ней жениться. Как водится, он забыл сдержать свое слово и очень быстро ретировался, и без того чересчур довольный тем, чего добился. Однако, по-видимому, возле полюса живут настойчивые люди: барышня прибыла в Париж вместе со своей сестрой, чтобы призвать обманщика к ответу. Тем не менее горе-жених держался стойко и упорно отказывался жениться; он так стоял на своем, что сестрам пришлось отступиться.

И тогда нашлись люди, которые попытались собрать для обеих девушек небольшую сумму и в качестве утешения определить их в монастырь. Вольтера же такое не устраивало; он затеял сбор пожертвований, дал деньги сам и заставлял давать их других; с превеликим трудом ему удалось собрать для этих несчастных нечто вроде приданого, что позволило им вернуться домой и выйти замуж; несомненно, это показалось им более существенным утешением, чем монастырь. Когда г-жа дю Шатле начала спорить с Вольтером по этому поводу и превозносить монастырь в ущерб браку, он заявил:

— Хотел бы я на вас посмотреть, если бы вы там оказались.

— Эх, сударь, разве меня столь щедро вознаграждают за узы Гименея, чтобы я их прославляла? Вы забываете о господине дю Шатле.

— Неблагодарная! — воскликнул Вольтер присущим ему многозначительным тоном, и этим все было сказано.

Я находилась в Сире, когда произошла эта история с лапландками и этот спор. Помнится, мы читали тогда «Книдский храм», по поводу чего я сказала:

— Ба! Да это апокалипсис любви.

Господин де Монтескьё узнал об этих словах и сильно на меня рассердился; он был в обиде до тех пор, пока мы не объяснились.

У г-жи дю Шатле был очень красивый голос, но она пела дурно, так как делала это с жеманством и закатывая глаза, что ее не красило. Словом, то была женщина, основательно, но не мило одаренная природой. Она благотворно повлияла на Вольтера в том смысле, что в ее доме и благодаря ей у него появились суждения и манеры, отнюдь не свойственные прочим философам. Он избавился в Сире от мещанских привычек и светских слабостей, но не избавился от слабостей своего характера, скорее даже напротив: они усилились.

Я уезжала из Сире, насмотревшись на сцены этой домашней жизни и не особенно очарованная увиденным. Мне бы не хотелось там жить. Я не понимала, для чего г-жа дю Шатле избрала себе подобную судьбу и так плохо играет свою роль. Если бы я была на ее месте и подобным же образом не скрывала своей связи с Вольтером, я бы оставляла без внимания все эти мелочи и обращалась с ним иначе. Вести себя с любовником как мегера, тем более в данном случае, значит действовать очень неумно. Вы делаете его несчастным и сами становитесь еще более несчастной, чем он. Вероятно, даже своим несчастьем можно дорожить, но от этого оно становится лишь более ощутимым: человек, который любит, чувствует его еще сильнее.

Я относилась к Вольтеру с искренним восхищением и подлинной нежностью. Поэт был легкомысленным во всем, но его дружба была надежной; этот человек не бросил бы меня, будь он на месте д’Аламбера, когда произошла та история с его барышней. Теперь вот д’Аламбер сидит один, как сыч, в своем углу в Лувре, а если бы он остался со мной, то мой дом был бы его домом до самой смерти. Он этого не захотел.

Я подхожу ко времени своего знакомства с г-ном Уолполом. Существует одно обстоятельство, о котором я упоминаю вскользь и о котором буду говорить очень мало, хотя оно является для меня главным, — это моя слепота. Я с этим смирилась, но не люблю возвращаться в ту пору, когда еще была зрячей; я избавляю себя от этих болезненных воспоминаний — у меня их и без того хватает. Окидывая взглядом свою жизнь, я вижу в ней множество бед и огорчений, немало ошибок, от которых я не отрекаюсь, и привязанностей, уничтоженных смертью или забвением.

Так произошло с двумя моими подругами.

Госпожа де Фламаран, прекраснейшая из женщин, которых я знала, уже умерла!

Госпожа де Рошфор, которая была не столь безупречной, еще жива; она меня оставила, и мне пришлось с этим смириться; она не просто бросила меня, а предала, и при каких обстоятельствах!

Больше всех из мужчин я любила в первую очередь Ларнажа; он был для меня лишь тем, о чем уже было сказано, и в конце концов я перестала с ним встречаться, хотя он продолжать питать ко мне прежнее чувство и время от времени мне писал. Ларнаж был в высшей степени нелюдимым человеком, даже отчасти не в своем уме, уверяю вас; он слишком серьезно воспринял свое положение внебрачного сына узаконенного принца и беспрестанно спрашивал, почему его не узаконят так же, как отца. Ларнаж так всем надоел своими разговорами, что его прогнали из Со; он докучал г-же де Мен, а для нее это было преступление, равносильное посягательству на жизнь короля. Герцог Менский, пока он был жив, выплачивал бедняге пенсию, и тот умер вскоре после кончины принца. Я получила от него вместе с письмом, заключавшим в себе последнюю волю моего друга, очень красивый перстень, принадлежавший его августейшему отцу, который унаследовал эту вещь от Людовика XIV или г-жи де Ментенон. Кольцо до сих пор у меня, и я постоянно его ношу; я передам его по завещанию г-ну Уолполу.

Я упомянула о Ларнаже, но не он был в первую очередь властителем моих дум, а Формой. Вы помните, как мы с ним познакомились в лесу Виль-д’Авре. Затем я очень долго его не видела, и вот, в одно прекрасное утро, Вольтер привез его ко мне. Формой мне понравился, я часто об этом говорила; он тоже думал обо мне; я была свободной и праздной, я скучала…

С первого же дня Формой принялся за мной ухаживать, и я его отнюдь не отталкивала; повторяю, он мне нравился, а это немало значило.

Не знаю, все ли похожи на меня, но я часто испытываю странные чувства.

Некоторые люди мне нравятся, но я совсем их не люблю; рассудок говорит мне, что не следует их любить, что они того не заслуживают, что они не стоят любви, и все же я ищу с ними встречи; когда эти люди рядом, я довольна; они зачаровывают меня, словно змеи; я даже испытываю по отношению к ним нечто вроде нежности; их ум или умение вести разговор заставляют меня забыть об их характере, и, когда они уходят, я досадую на себя за эту слабость и кляну воспоминание о нашей встрече, не дающее мне покоя до тех пор, пока я не увижу их опять и вновь не попадусь в их сети.

Напротив, есть другие люди, о замечательных качествах которых мне известно, люди безупречные и каждый день доказывающие мне свою преданность; люди, любимые мною, — по крайней мере мне так кажется: я люблю их если не сердцем, то разумом, рассудком. Однако в их голосах, движениях, лицах (я видела это, когда еще не ослепла) и, главное, в их характерах все же присутствует нечто неприятное, что меня отталкивает. Словом, я очень люблю этих людей, когда они далеко от меня; мое чувство к ним — полная противоположность тому, что я испытываю к другим.