Альфред Мейсон - Четыре пера

— Я буду готов сегодня днем, — бодро сказал он Дюррансу за завтраком. — Сяду в почтовый дилижанс на материк. Мы могли бы вместе отправиться в Лондон; Лондон как раз по дороге на Висбаден.

— Нет, — отказался Дюрранс, — У меня в планах еще один визит в Англии. Я не думал о нем, пока не лег спать вчера вечером. Это вы меня надоумили.

— Вот как, — заметил Сатч, — и кого вы собираетесь посетить?

— Генерала Фивершема, — ответил Дюрранс.

Сатч отложил нож с вилкой и с удивлением посмотрел на собеседника.

— Почему, бога ради, вы хотите его увидеть? — спросил он.

— Я хочу рассказать ему, как Гарри восстановил свою честь, и еще продолжает это делать. Вы сказали вчера вечером, что связаны обещанием не говорить ему ничего о намерениях или даже об успехах сына, пока тот не вернется. Но я не связан обещанием. Я думаю, что генерал не переживет такого обещания. Больше всего на свете ему причинит боль доказательство, что его сын трус. Гарри мог бы ограбить и убить. Старик предпочел бы, чтобы он совершил оба этих преступления. Сегодня утром я поеду в Суррей и расскажу ему, что Гарри никогда не был трусом.

Сатч покачал головой.

— Он не сможет понять. Конечно, он будет вам очень благодарен. Он будет очень рад, что Гарри искупил свой позор, но никогда не поймет, почему он навлек его на себя. Но в конце концов, он будет только рад, потому что семейная честь восстановлена.

— Не согласен, — сказал Дюрранс. — Я считаю, что старик любит сына, хотя, конечно, никогда не признается в этом. Мне все же нравится генерал Фивершем.

Лейтенант Сатч почти не виделся с генералом Фивершемом в последние пять лет. Он не мог простить ему участия в крахе Гарри. Если бы генерал обладал сочувствием и пониманием натуры мальчика, белые перья никогда бы не оказались в Рамелтоне. Сатч представил старика, молча сидящего на террасе Брод-плейс, не ведающего, что он должен винить себя в том, что его сын навлек позор на всех покойных Фивершемов с темных портретов в холле, а напротив, строящего из себя мученика, и Сатч понял, что никогда не сможет спокойно поговорить с генералом. Да и ничто не могло бы переубедить этого упрямца. И потому Сатча совершенно не волновало, передаст ли Дюрранс в Брод-плейс эти новости.

— Вы много думаете о других, — сказал он Дюррансу.

— Я бы не сказал, что это достоинство. Я думаю о других из инстинкта самосохранения, вот и все, — ответил Дюрранс. — Эгоизм — естественный, постепенно проявляющийся недостаток слепцов. Я это знаю и стараюсь не допустить.

Тем утром он проехал по железнодорожной ветке из Хэмпшира в Суррей и прибыл в Брод-плейс еще при свете дня. Пару месяцев назад генералу Фивершему исполнилось восемьдесят, и хотя его спина была такой же твердой, а фигура прямой, как и в ту ночь, много лет назад, когда он впервые представил Гарри своим крымским друзьям, и он стал ниже ростом, но его лицо как будто высохло. Только два года назад Дюрранс ходил с генералом по террасе, и хотя ослеп, он заметил изменения, произошедшие за это время. Походка старика Фивершема стала тяжелее, и в его голосе появились черты инфантильности.

— Вы стали ветераном раньше времени, Дюрранс, — сказал он. — Я прочел о вас в газете. Я бы написал, если бы знал, куда.

Если он и подозревал о визите Дюрранса, то не подал виду. Он позвонил в колокольчик, и в огромный холл, увешанный портретами, принесли чай. Он поспрашивал об офицерах в Судане, с которыми был знаком, обсудил беззакония Военного министерства и выразил опасение, что страна катится к дьяволу.

— Из-за неудач или плохого управления всё катится к дьяволу, сэр, — раздраженно воскликнул он. — Даже вы, Дюрранс, не тот человек, который два года назад прогуливался со мной на террасе.

Генерал никогда особо не отличался тактом, а его одинокая жизнь, естественно не принесла улучшений. Дюрранс мог бы возразить, но он воздержался.

— Но я пришел по тому же делу, — сказал он.

Фивершем неподвижно сидел в кресле.

— И я дам вам тот же ответ. Мне нечего сказать о Гарри Фивершеме. Я не стану его обсуждать.

Он говорил своим обычным твердым и бесстрастным голосом. Как будто речь шла о незнакомце. Даже имя было произнесено без малейшего намека на печаль. Дюрранс задавался вопросом, остались ли в сердце генерала Фивершема хоть какие-то привязанности.

— Вам не интересно узнать, где был Гарри Фивершем и как прожил эти долгие пять лет?

Возникла недолгая пауза, прежде чем генерал Фивершем ответил:

— Ни в коем случае, полковник Дюрранс.

Ответ был бескомпромиссным, но Дюрранс полагался на паузу, которая ему предшествовала.

— И даже чем он занимался? — продолжил он.

— Мне не интересно ни в малейшей степени. Я не хочу, чтобы он голодал, но мой адвокат говорит, что он получает пособие. Меня это вполне устраивает, полковник Дюрранс.

— Я рискну вызвать ваш гнев, генерал, — сказал Дюрранс. — Бывают времена, когда разумно не подчиниться своему командиру. Это одно из таких. Конечно, вы можете выставить меня из дома, или же я расскажу историю вашего сына и моего друга с той поры, как он исчез из Англии.

Генерал Фивершем засмеялся.

— Конечно, я не могу выгнать вас из дома, — сказал он и добавил серьезно: — Но предупреждаю, что негоже пользоваться преимуществом своего положения в качестве гостя.

— Несомненно, — спокойно ответил Дюрранс, и рассказал свою историю — возвращение писем Гордона из Бербера, встреча с Гарри в Вади-Хальфе, заключение Фивершема в Умдурмане. Он закончил сегодняшним днем, сообщением об отбытии лейтенанта Сатча в Суакин. Генерал выслушал его не перебивая и даже не шевелясь. Дюрранс не мог понять его настроение, но утешался тем, что он слушает и даже не возражает.

Некоторое время генерал сидел молча, прикрыв глаза ладонью, будто его собеседник мог видеть. И даже заговорив, он не убрал руку. Гордость не позволяла ему показать перед портретами на стене слабость, пусть даже такую естественную, как радость от возвращения сыном чести.

— Чего я не понимаю, — медленно произнес он, — так это почему Гарри вообще подавал в отставку. Я не понимал этого раньше, и тем более теперь, когда вы рассказали мне о его храбрости. Это совершенно необъяснимых вещей. Они просто происходят, и всё. Но я очень рад, что вы заставили меня выслушать вас, Дюрранс.

— Я сделал это намеренно. Конечно, это вам решать, но я не вижу причин, чтобы Гарри не мог вернуться домой и обрести вновь все, что потерял.

— Он не может вернуть все, — сказал Фивершем. — Это было бы неправильно. Он совершил грех и должен заплатить. Например, он не сможет вернуть карьеру.

— Это правда, но он может начать другую. Он еще довольно молод. И это все, что он потеряет.