Альфред Мейсон - Четыре пера

Полковник Тренч толкался вместе с остальными. Рядом с дверью был угол, за который он сражался в тот момент с большей яростью, чем чувствовал когда-либо на свободе. В этом углу он сразу найдет убежище от ударов, пинков, ушибов от кандалов соседа; еще он получит опору, к которой прислонится спиной в течение десяти бесконечных часов удушья.

«Только бы не упасть! Только бы не упасть!»

Этот страх никогда не покидал его ночью. Он действовал на него как наркотик, порождающий безумие. Потому что если упасть среди этой кричащей, толкающейся толпы, он больше не встанет — его просто затопчут. Тренч видел, как таких жертв вытаскивали из тюрьмы каждое утро; а он был невысокого роста. Поэтому он неистово боролся за свой уголок, как дикий зверь, отталкивал кандалами, пихался локтями, нырял под руку крупного человека, прячась между двумя другими, разрывал их одежду ногтями, махал кулаками и и даже молотил по головам цепью, свисающей с железного кольца вокруг его шеи. В конце концов он добрался до угла, истекая потом и задыхаясь; остаток ночи он проведет, обороняясь от всех непрошеных пришельцев.

— Только бы не упасть! — выдохнул он. — О боже, только бы не упасть! — и он громко крикнул своему соседу, потому что в этом шуме слышен был только крик: — Это ты, Ибрагим?

И похожий крик раздался в ответ:

— Да, эфенди.

Тренч почувствовал облегчение. Между Ибрагимом, огромным, высоким арабом из племени хадендова, и Тренчем возникла дружба, зародившаяся из общей нужды. В Умдурмане не было тюремных пайков; каждый пленник зависел от своих денег или помощи друзей на свободе. Время от времени Тренчу приходили деньги от друзей, тайно передаваемые в тюрьму местными, приехавшими из Асуана или Суакина. Но иногда помощь не приходила подолгу, и он жил на подаяние греков, перешедших на сторону махдистов, или терпеливо голодал сколько мог. Были и времена, когда Ибрагиму не отправляли еду. И каждый помогал другому в нужде. По ночам они бок о бок стояли у стены.

— Да, эфенди, я здесь, — и нащупав его руку в кромешной темноте, он поддержал Тренча у стены.

В крайнем углу тюрьмы разразилась борьба даже похуже, чем привычная свара, и заключенные теснились так плотно, что при каждом продвижении одного и отступлении другого вся толпа качалась в определенном ритме, от одного конца до другого, из стороны в сторону. Но они боролись, чтобы удержаться на ногах, сражаясь даже зубами. Сквозь галдеж и шумное, тяжелое дыхание звенели цепи и сыпались проклятия, время от времени раздавались дикие рыдания с криками о пощаде или нечеловеческий вопль, и это означало, что человек упал толпе под ноги. По тюрьме летали комки грязной земли, собранной с пола, и поскольку никто не знал, с какой стороны они брошены, люди бились головами в попытке увернуться. И все это происходило в кромешной темноте.

Два часа простоял Тренч в звенящей от шума, душной и мрачной тюрьме. В восемь часов откроется дверь, и он спотыкаясь выйдет на чистый воздух и заснет в заребе. Он стоял на цыпочках, подняв голову над товарищами, но даже при этом едва мог дышать, а воздух был влажным и кислым. Горло пересохло, язык распух во рту и стал волокнистым, как сушеные фиги. Казалось, что не придумать ада хуже, чем «Дом камня» в августовскую ночь в Умдурмане. «Не хватает только пламени, — подумал он, — но и только».

— Только бы не упасть! — крикнул он, но, как он и говорил, ад был совершенным, потому что дверь открылась и появился Идрис-эс-Саир.

— Потеснитесь, — крикнул он, — потеснитесь, — и бросил в заключенных огонь, чтобы они отошли от двери. Горящие пучки сухой травы пылали во тьме и падали на тела заключенных. Пленники стояли так плотно, что не могли увернуться от летящего огня; они не могли даже поднять руки, чтобы стряхнуть пламя с голов или плеч.

— Потеснитесь, — кричал Идрис.

Тюремщики кнутами выполнили его приказ, удары плетей настигали повсюду, и около двери расчистили небольшое пространство. На это место бросили человека, и дверь опять закрылась.

Тренч стоял рядом с дверью, в тусклом свете, проникающем через дверной проем, он бросил взгляд на нового заключенного, закованного в тяжелые кандалы, худого и скрюченного от мучений.

— Он упадет, он упадет. Боже! Только бы не упасть!

И вдруг толпа стала напирать на него, и проклятия стали громче и пронзительнее прежнего.

Причиной стал новый заключенный. Он прижался лицом к двери, сквозь щели которой поступал воздух. Заключенные хотели лишить его выгодного положения, толкали и напирали сзади, чтобы занять его место. Как молот вбивает клин, его толкали от одного заключенного к другому, пока, наконец, он не полетел на полковника Тренча.

Обычные инстинкты человеколюбия в кошмаре этой тюрьмы не существовали. Днем на улице заключенные часто были связаны друг с другом узами общего несчастья; правоверные нередко помогали неверным. Но безжалостная и беспрерывная борьба за жизнь в часы темноты стала единственным убеждением и практикой «Дома камня». Полковник Тренч не отличался от остальных. Потребность жить была самой главной в его голове, пусть даже просто для того, чтобы утром выпить каплю воды и ухватить глоток свежего воздуха. Это было единственной его мыслью.

— Назад! — яростно закричал он, — назад, или я ударю! — и попытавшись занести руку над головой для удара, он услышал, как отброшенный к нему человек бессвязно бормочет по-английски.

— Держись, — крикнул Тренч и поймал своего пленного товарища за руку. — Ибрагим, помоги! Боже, только бы он не упал!

И пока толпа снова напирала и вновь раздавались пронзительные крики и проклятия, оглушая, пронзая мозг, Тренч поддерживал своего спутника и, наклонив голову, ловил после стольких месяцев родной язык. И этот звук снова сделал его цивилизованным человеком, как сделала бы женская привязанность.

Он не расслышал сказанного, было слишком шумно. Но он поймал словно тени слов, когда-то ему знакомых, которые говорили ему и он говорил другим — как само собой разумеющееся. В «Доме камня» они звучали как чудо. В них была магия. Луговые травы, прохладные небеса и прозрачные реки поднимались в смутных умиротворяющих картинах в его голове. На мгновение он позабыл о пересохшем горле, зловонии тюрьмы, о гнетущей темноте. Но почувствовал, что человек, которого он поддерживает, шатается и выскальзывает, и он снова крикнул Ибрагиму:

— Только бы он не упал!

Ибрагим помогал, как только мог. Вместе они сражались и боролись, пока люди вокруг не уступили с криком:

— Шайтан! Они безумны!

Они расчистили место в углу и, посадив англичанина на пол, встали перед ним, чтобы его не растоптали. И когда шум порой затихал, позади на полу Тренч слышал время от времени бормотание на английском.