Юдифь Готье - Завоевание рая

Один из исполинских швейцаров, которые во все горло выкрикивали имена и титулы приезжавших, у входа в огромную залу, залитую золотом и светом, крикнул, покрывая своим голосом шум:

— Маркиз Шарль де Бюсси, капитан волонтеров!

Молодой человек вошел, и ему показалось, что он попал на маскарад: так вокруг него были перемешаны нации и костюмы. Тем не менее, почти все женщины были во французских туалетах, шитых по самой последней версальской моде; они занимали массу места своими кринолинами.

Дюплэ стоял под балдахином, украшенным гербовыми лилиями, у кресла, очень похожего на трон. Он был в камзоле, вышитом золотым галуном, с широкой лентой св. Людовика через плечо. Рядом с ним сидела его жена.

Перед ним оставалось большое пустое пространство. Гости чинно подходили к чете, отвешивали поклон и удалялись. Дюплэ отвечал поклоном, улыбкой или любезным словом. Он делал несколько шагов навстречу важным особам. Потом гости рассыпались по гостиным, галереям, иллюминированным садам, образуя блестящую и веселую толпу.

Когда дошла очередь до Бюсси, Дюплэ протянул ему руку и представил его своей жене.

— Это — мой самый искусный министр, — сказал он, смеясь, — половина меня самого. Это «бегума» Жанна, как ее зовут туземцы, что значит почти царица. Берегитесь ее: она знает все индусские наречия.

Бегума смеялась. Она была очень привлекательна и великолепна: полуиндуска по типу, она была одета в серебряную парчу и обвешана драгоценностями, как идол.

— Не слушайте моего мужа! — сказала она капитану Бюсси по-индостански. — Любовь ко мне ослепляет его.

— Заслужить любовь такого человека, сударыня, это — самое славное торжество, — отвечал он на том же языке. — Видеть вас рядом — все равно, что видеть Раму и Ситу.

— Он очень хорошо говорит, — сказала она Дюплэ вполголоса, пока Бюсси удалялся.

В нескольких шагах стоял Кержан, среди толпы молодых девушек. Он бросился к своему другу.

— Идите сюда, не теряйтесь среди этой чуждой толпы; я хочу вас познакомить с очаровательными особами.

Молодые девушки умолкли и перестали смеяться, рассматривая исподтишка гостя, красота которого обратила на себя их внимание. Действительно, он был очень хорош в своем изящном костюме, привезенном из Парижа, который сидел на нем безукоризненно. Камзол из двуличневой тафты ложился легкими складками на фалдах, образуя фижмы, обшлаги и отвороты сплошь были вышиты синим и золотым шнурком; жилет из светло-голубого шелка и такие же панталоны были тонко расшиты маленькими розами и незабудками; шелковый чулок обрисовывал тонкую ногу, а ботинки с высоким каблуком делали ее еще меньше.

— Господин маркиз де Бюсси, моя сестра Луиза де Кержан.

Молодая девушка, тонкая и грациозная, похожая на Кержана, сделала книксен.

— Мадемуазель д’Отей, мадемуазель де Бюри и моя двоюродная сестра, которую я приберег под конец, мадемуазель Шоншон.

Девица Шоншон опустила глаза, открыла и закрыла веер. Она была немного полна, что было прелестно в ее лета; ей было всего семнадцать лет. У нее были черные глаза с прекрасными ресницами. От ее парижского туалета из светло-розового шелка с белой отделкой и длинным корсажем на костях, отделанным лентами, веяло какой-то восточной негой.

С эстрад, убранных гирляндами цветов, грянули оркестры. Играли гавот.

— У вас есть дама? — спросил Кержан капитана Бюсси.

— Если мадемуазель Шоншон соблаговолит согласиться? — сказал Бюсси, кланяясь.

Шоншон положила кончики пальцев в руку молодого человека.

— Как, кузина соглашается? Но ведь это победа! — воскликнул Кержан. — Она так ленива, что чаще всего говорит, что уже приглашена.

Молодая девушка ударила Кержана веером.

— С какой стати сейчас же рассказывать о моих недостатках?

Кержан отправился с мадемуазель Отей вслед за сестрой, которую уводил один молодой человек.

Танцевали в разных гостиных, галереях, а также в саду, под большим наметом; туда-то Шоншон увлекла своего кавалера, потому что там, как она говорила, было прохладнее. Они исполняли медленный и величественный танец в два приема; Бюсси танцевал несколько машинально, думая о другом. Иногда молодые люди останавливались, чтобы пропустить другие пары.

— Почему вы ничего не говорите? — спросила вдруг Шоншон, поднимая на Бюсси свои большие, удивленные, еще несколько детские глаза.

Молодой человек вздрогнул, как бы пробужденный от сновидения.

— Почему? Потому что боюсь сказать вам обычные пошлости. Мне кажется, что это было бы неуважением к вам.

— Отчего! Я привыкла их слушать. Разве любезно молчать?

— Что же я вам могу сказать? Все, что я знаю о вас, вы знаете так же хорошо, как и я, а именно, что вы очаровательны и что ваш туалет восхитительно идет вам.

— Ну, хорошо, не будем говорить, — сказала молодая девушка, надув губки.

Но маркиз сбросил с себя свою мечтательность. Его испугала мысль показаться глупым и нелюбезным с красавицей, дочерью Дюплэ. Он осмотрелся. Там было много буржуазок и купчих, родившихся в Пондишери и никогда не выезжавших оттуда. Смешные мелочи их манер и туалета бросались в глаза обывателю Версаля. Они послужили ему темой для разговора; он блеснул тонкой насмешкой насчет наивных колонисток и, слегка подсмеиваясь над ними, привел в восторг Шоншон. Не успел кончиться гавот, как она уже простила ему первоначальное молчание; а когда он отвел ее на место, молодая девушка была в восхищении от грации и ума своего кавалера. Бюсси принялся бродить из залы в залу, рассматривая женщин, радуясь, что он был один и никого не знал. Его взор искал преимущественно восточных женщин; но их, конечно, было очень мало, так как мусульманки не выходят из гарема. Здесь было только несколько индусок и армянок, довольно красивых представительниц своего племени, но без особой занимательности. Мавров же, как их еще называют французы, было, наоборот, довольно много. Они с презрительным видом смотрели на танцующих, не понимая хорошенько, зачем благородные люди дают себе труд прыгать, вместо того, чтобы нанять одалисок или баядерок. Они не любили стоять и завладевали креслами и диванами, оспаривая их даже у дам. Они важно восседали на них, поджав под себя одну ногу, ворочая блестящими глазами и крутя между пальцами свои густые усы.

В открытую дверь Бюсси снова увидел Шоншон, которая грациозно танцевала со скучающим видом. Он остановился на минуту, чтоб посмотреть на нее.

— А между тем, если бы я был честолюбив, — пробормотал он, — если бы я мог отказаться от этого бесцельного и безнадежного безумства, которое смущает мою жизнь, как чудесно было бы мечтать сделаться зятем Дюплэ! Но, увы, я чувствую, что вместе с безумством умрет и мое честолюбие…