Карен Мейтленд - Проклятие виселицы

— Рыба на ужин? — фыркнула Мадрон.

— Мне на ужин.

Старуха склонила голову на бок.

— Но ты же не допустишь, чтобы я умерла от голода?

— Разве?

— Я могу наложить на тебя заклятье, от которого ты никогда не избавишься, — рассердилась старуха. — Могу оживить приготовленную рыбу у тебя в горле, когда будешь глотать, и ты задохнёшься насмерть. Ты пока не знаешь и половины того, что умею я, девчонка, и никогда не узнаешь. У тебя нет ни сноровки, ни терпения овладеть этой силой. Не пришлось учиться этому, чтобы выжить, как мне, вот в чём всё дело.

— Твори своё зло! — Гита в ярости проткнула кончиком ножа брюшко форели и вскрыла её. — Только подумай вот о чём: если меня не станет, кто выловит для тебя ещё одну рыбу или кролика, или хоть принесёт немного крапивы?

Обе надолго умолкли. Потом Мадрон неохотно проворчала:

— Это была собачья кость.

У Гиты с языка едва не сорвался вопрос, уверена ли старуха, но она знала — Мадрон не ошибается, только не с костями. Она разочарованно вздохнула.

— Нечего хныкать, девочка, — сказала Мадрон. — Нужно дать им время. Тень лисы бежит, прямо как ты говорила, след в след за совой. У нашей малышки Элены всё хорошо. Она призывает их к себе одного за другим, хоть и не знает об этом. Они потянутся к ней, словно мухи, слетающиеся к мёртвому телу. Наберись терпения. Нельзя торопиться натягивать новый лук, не то он лопнет, и пропадёт вся работа. Этой ночью ты должна вынуть из яблока ещё один шип. Подождём и посмотрим, что будет.

Гита налила немного воды в деревянную миску, бросила туда окровавленные рыбьи кишки и глядела, как они извиваются в воде, словно угри, пока не осели на дно.

Когда-то давно Джерард сидел напротив неё, скрестив ноги, и так пристально глядел в миску, что всякий при виде него решил бы, что он умеет читать, о чём говорят кишки. Но он не умел. Он полагался на Гиту и доверял ей. И она никогда не предавала Джерарда. Она просто сказала ему всю правду. Дала ему то, что просил.

— Твой отец подвергается смертельной опасности. Он хочет, чтобы ты пришёл на помощь. Ты ему нужен.

Она дала любовнику то, чего хотят все мужчины — открыла для него будущее, зная, что он станет действовать в соответствии с увиденным и не сможет сопротивляться. А потом проклянёт себя за это. С мужчинами так всегда, они ничего не могут с этим поделать. Ни на земле, ни на небе нет сил, способных так наказать Джерарда за причинённую ей боль, как этот единственный дар. Поведай человеку о его будущем — и он сам разрушит собственную душу. Для Гиты это стало завершением, кульминацией, совершенной местью.

Она останавливается у подножия узкой винтовой лестницы. Темно, так темно, что она не видит даже собственную руку, не говоря уж о руке того, кто возможно крадётся следом. Удары мечей, железо, бьющееся о камень, крики и стоны умирающих отзываются эхом под сводчатым потолком и разносятся по длинным узким проходам, звуки путаются и искажаются. Возможно, они над ней или внизу, а может, раздаются в её голове.

Она вытягивает шею, пытаясь взглянуть на звёзды. Где-то вверху, над ней, мерцает тусклый жёлтый свет, слабый как крыло мотылька, но она не может понять, что это. Свеча на стене? Фонарь в руках человека? Лестницы строят так для того, чтобы защищаться.

Воин с мечом в правой руке может сверху ударить того, кто взбирается по ступенькам, а противникам помешает замахнуться стена. Тот, кто хочет выжить, должен научиться сражаться обеими руками.

Она выжидает, прислушиваясь. Что, если кто-то невидимый тоже ждёт, ловит звуки её шагов? Ей слышно чьё-то дыхание, но за этими толстыми стенами так холодно, что это может быть и её собственный хрип. Неужто ей суждено умереть здесь, упасть в темноте, проливая кровь на ледяные ступени? Она старается побороть страх. Ждать больше нельзя. Она перехватывает клинок в левую руку и начинает медленно подниматься по лестнице, прижимаясь к стене на случай, если кто-то бросится на неё сверху.

Она приближается, и свет набирает силу, но всё же по-прежнему непонятно, откуда он. Она осторожно взбирается выше и выше, и наконец свет льётся прямо на неё. Она видит крошечную, чуть больше ниши в стене, открытую келью. Спиной к ней стоит на коленях человек в монашеской рясе. Перед монахом стол, на нём — резная раскрашенная статуэтка Пресвятой Девы с младенцем Иисусом на руках. Младенец вытянул руки в мольбе, словно просит, чтобы его забрали из материнских объятий. У подножия скульптуры горят три тонких свечи. Алый рисованный рот Пресвятой Девы, подсвеченный трепещущими огоньками, улыбается, как будто она знает о том, что случится, и это её забавляет.

Монах поднимает голову — как собака, которая что-то учуяла. Похоже, он понимает, что не один. Он с трудом понимается на ноги, оборачивается к ней, на его лице — ужас. Она прикладывает палец к губам, предупреждая, чтобы не вздумал кричать.

Она снова спускается по ступенькам. Она не хочет причинять ему вред, не хочет ранить монаха. Но тот, испугавшись, хватает обеими руками тяжёлую деревянную статую, поднимает над головой и с криком бросается к ней. Рукава его одеяния спадают вниз, она видит, как на руках вздуваются мускулы, собирая силы для удара.

Она понимает — придётся защищаться. Знает, что нужно ударить первой, но ведь он же монах. Она не может причинять вред человеку в священном сане.

Ухмыляющееся лицо статуи нависает над ней. И тогда срабатывает инстинкт. Она выставляет навстречу монаху клинок — только чтобы заставить его придержать руки. И видит, как за спиной монаха поднимается тень. Руки монаха замирают, не успев нанести удар. Он с ужасающим криком изгибается назад, грудь разрывает острие меча, и монах падает на колени, прямо на её клинок. Пресвятая дева с младенцем вылетает из его рук и вдребезги разбивается о холодную каменную стену. Взмах рясы в падении мгновенно гасит огоньки трёх свечей, как будто их задул сам дьявол.

Она остаётся в полной темноте. Она ничего не видит. Но чувствует, как что-то течёт по рукам, и знает, что с её пальцев на эти священные камни капает кровь благочестивого монаха.

Элена с криком проснулась и вскочила в постели, задыхаясь как после бега. В висках колотилась кровь. Тело промокло от пота, а покрывало на тонком соломенном матрасе отсырело, как будто пролили воду. Несколько минут Элена старалась успокоиться, выбросить эти картины из головы.

В общей спальне стояла не остывающая весь день удушливая жара. Даже сейчас, когда солнце уже начало опускаться за дома и тени удлинились, в саду гораздо прохладнее, но теперь Элена вряд ли рискнёт уйти из спальни. Она боялась, что бейлиф и его люди могут вернуться, когда она будет сидеть снаружи, и найдут её прежде, чем она успеет подготовиться. Элена знала — если бейлиф начнёт задавать вопросы, она тут же выдаст себя.