Юлия Гнатюк - Деревянная книга

Долгое молчание повисло над поляной. Стрекотуха, поняв, что чтение завершилось, вспорхнула и улетела куда-то по своим сорочьим делам.

– Да, – произнес, наконец, Мечислав, – сбывается пророчество. Сколько жили мы на земле нашей, скот пасли, землю раяли, от ворогов отечество обороняли. А нынче греки, хитрые лисы, хотят нас окрестить, чтоб мы забыли богов наших и обратились к ним. Разумеют, что не могут одолеть силой, так, вишь, хитроумие какое плетут: бояр да купцов в свою веру заманивают, а теперь и до князя нашего добрались…

– А что, отче, – спросил Светозар, – ты сказывал как-то, что и греки прежде иную веру имели?

– Так, милок. Были допрежь и у греков боги многия, и каждый своим делом либо ремеслом ведал. Одначе от людей они токмо могуществом да бессмертием отличались, а в остальном жили, как сами греки: враждовали промеж собой, прелюбодействовали, обманы да хитрости творили, пирам чревоугодным предавались. К тому же кровожадными были, жертвы человеческие требовали, и не только врагов, но и родных сестер, матерей, братьев – всякого, на кого жребий падет или прорицатель укажет. Чему такие боги могли научить людей своих? Вот и жили греки, как их боги, хотя и высекали своих кумиров из камня белого, кости, из злата и серебра лили, каменьями самоцветными украшали. Грецколане ведь не богов почитают и не людей, но каменные изваяния, подобные мужам. А наши боги суть – образы. [15]

– Я знавал многих греков, – кивнул головой Мечислав, – особенно, когда дружина наша со Святославом в Киеве стояла. Там их, крамарей-торговцев, держателей дворов гостинных, посланцев и вельмож всяческих, пруд пруди было. Дивились они, что не блещут великолепием наши святилища, а кумиры просты и грубы, так что лика не разглядеть, и стоят они на полянах лесных да холмах, а не в храминах белокаменных.

– Что им можно ответствовать, – развел руками отец Велимир, – коли не разумеют они образы богов наших. Мы вырезаем своих кумиров из Дуба священного, делаем из камня долговечного, дабы люди приходили к ним с чистыми помыслами и сердечными молитвами, а не взирали на золотые изваяния с вожделением, как на предмет богатства.

Многие и у нас теперь стали делать кумиров из злата, по примеру греков, я не одобряю сего. Раньше праотцы наши вовсе идолов не имели, молились у криниц и источников, где вода живая течет. На Солнце ясное молились, на Зорьку утреннюю и вечернюю, на Сваргу синюю, на Дубы Священные, и то было правильно, только так происходит волшебство и прямой разговор с богами. И ничего боле не надобно.

– К сему случай такой припоминаю, – поднял палец вверх Мечислав. – Один грек, Леоном звали, торговал в Киеве своим крамом, как то дозволялось по хартии, уложенной еще князем Игорем с царями греческими. Да уличен был как-то гость сей в обмане, за что был бит плетьми, лишен товара и на означенный срок к землекопным работам приставлен. Да только эллин, он и есть эллин, вскорости начальствовать над землекопами стал, потом в обозные начальники перешел, глядишь, через годок-другой опять Леон лавки вернул, да еще и двор заезжий для гостей византийских открыл. Потом к княжескому двору приблизился, лучшие товары поставлять подрядился. В первый раз я с ним встретился, когда приехал он к князю Святославу с каким-то посланием от княгини Ольги. Заодно и товар прихватил: упряжь конскую, уздечки да седла, серебром-златом отделанные, камнями самоцветными обложенные, сапоги самой мягкой кожи, рубахи шелковые, пояса узорчатые, сосуды питейные – да все такое искусное, работы тонкой, невиданной. Загорелись очи у многих военачальников, обступили гостя, товару дивятся. А грек самих наших воев, как товар, разглядывает, за плечи и руки щупает, языком цокает:

– Добрые, ох, добрые воины! – восклицает. – Каждый из вас за свою службу мог бы получать плату щедрую. Вот тебя, – взглянул на меня Леон сливовидными очами с паволокой, – как нарекают, друг?

– Мечиславом, – ответствую.

– А в чине каком состоишь?

– Полутемником.

– А одет ты, прости, как незнатный воин. А у нас таксиарх, тысяцкий по-вашему, больше вашего князя имеет. Слышал, он на голой земле спит и грубую пищу ест? Не бережете вы своего архонта. Разве не заслужил он достойного воздаяния за храбрость и смелость?

В это время Святослав, закончив чтение послания, направился к дружинникам. Воины расступились, и Леон, увидев князя, стал подобострастно кланяться. Он и вовсе простерся бы ниц, как это положено делать в Византии перед сановниками и вельможами, не говоря уже о василевсе, однако, зная, что на Руси это порицается, ограничился низкими долгими поклонами. Князь зорким оком окинул товар и лица своих дружинников. Грек, продолжая выражать глубокую учтивость, щелкнул пальцами, и его подручный вынес какой-то сверток. Торговец легким движением тронул узелок, и сверток раскрылся, заструившись огненным пурпуром, подобно реке на закате. Еще одно быстрое мановение – и на полусогнутые руки Леона, опадая широкими складками, лег великолепный плащ с золотым шитьем по вороту и подолу и золотой пряжкой на левом плече, изображавшей львиную голову с перекрещенными лапами. Изнутри плащ был подбит тончайшим зеленым шелком.

– Прими, великий князь, скромный дар от купцов наших, не почти за дерзость, – Леон застыл в долгом поклоне.

Святослав бросил быстрый взгляд на плащ, на Леона, на столпившихся вокруг дружинников, и изрек:

– Ни к чему мне сей дар, гость греческий. От дымных костров да горячих угольев скоро испортится. Мы спим на сырой земле под открытым небом и малым довольствуемся. Оттого русы сильны, могучи и выносливы. Думаешь, не приметил я, как ты на воев моих заглядывался? Мечтаешь, небось, перекупить, товарами соблазнить и к царю своему на службу спровадить?

В голосе князя зазвучали угрожающие нотки. Смуглое лицо Леона побелело, он готов был тут же рухнуть на колени и вымаливать пощаду у русского владыки. Но князь неожиданно улыбнулся в усы и предстал совсем еще молодым мужем, почти юношей.

– Поведай там, в Византии, о воинах наших. Помнят, небось, еще Игоря и Олега Вещего? И мы не посрамим Отечества! Нам вдругорядь иной товар привези: холстин крепких да рубах белых. А сей врагам нашим продай, чтоб мы издалече их по блеску драгоценному да плащам пурпурным распознать могли, и даже среди ночи кромешной звяканье побрякушек золотых и серебряных услышали. Пущай мягко спят и сытно едят враги наши, разжиреют, обабятся и не смогут поднять копья длинного и щита тяжелого, и в бою скоро выдохнутся, и на землю падут от слабости. Добрая в том будет подмога!

Воины, внимавшие словам князя, разразились дружным смехом.

Святослав опять повернулся к растерянному Леону:

– Ну, прощай. Пусть передадут матушке, что скоро буду.