Михаил Щукин - Каторжная воля

А выскочить Денису Афанасьевичу Любимцеву очень хотелось.

Это ведь не шутка: долгие годы, с опаской и осторожностью, рискуя головой, налаживал он свое дело, вкладывая в него силы и душу, и вот теперь, когда оно близилось уже к полному завершению, когда оставалась лишь самая малость, вдруг все рухнуло и разлетелось вдребезги. Однако мириться с этим он не желал. Не впал в полное отчаяние, не опустил руки, наоборот, сидя на низкой лавке, заставил себя успокоиться и думал теперь холодно, отстраненно – будто глядел на самого себя со стороны.

«Без Черкашина здесь не обошлось, слишком уж ты доверился ему, Денис Афанасьевич, а доверяться старому вору нельзя. Теперь думай, как выкрутиться, думай! Если Емельян, как он сказал, оставит тебя здесь киркой гору долбить, здесь ты и сгинешь, без следа и без могилки. Значит, надо так сделать, чтобы он тебя сам отсюда вывез и оберегал бы еще, как родного. Привязать надо, накрепко привязать, чтобы ты ему живой и здоровый был нужен, чтобы он без тебя ни дышать, ни жить не смог. Думай, Денис Афанасьевич, думай!»

И он думал. Но выхода найти не мог. И все его мысли рассыпались бессильно, будто упирались в прочную дверь из толстых плах, прошитых железными пластинами.

Черкашин, Черкашин… Вот он каким боком обернулся, уже в могилу заглянул вместе со своей неизлечимой хворью, а напоследок все равно болтанул лаптем. Как только Любимцев прозевал этот момент?! А так хорошо начиналось… Чудно, как в сказке, можно сказать, начиналось… Даже день тот весенний помнится…

Было воскресенье, и Денис Афанасьевич, вернувшись вместе с супругой и дочерью домой после заутрени в церкви, сидел на веранде, любуясь своим цветущим садом. На столике перед ним стояла в пузатом графинчике клюквенная наливка, которую он очень любил, и теперь в удовольствие попивал ее, дожидаясь обеда. На душе покоилась такая благодать, что и рая не надо. Поэтому он недовольно обернулся, когда услышал, что звякнула железная защелка калитки. По вымощенной дорожке, направляясь к дому, неторопливо шел сухопарый мужик, одетый в довольно сносную пиджачную пару; с любопытством оглядывался по сторонам и широко улыбался, потирая руки, будто предвкушал богатое и радушное угощение. Увидев хозяина, сидящего на веранде, мужик сдернул с головы легкий летний картуз и поклонился:

– Доброго здоровья, Денис Афанасьевич! Прошу прощения, что потревожил. Не откажите в любезности, выслушайте пару слов, очень мне их нужно вам сказать.

– Ну, если пару, то проходи, присаживайся, – разрешил Любимцев. – Чем обязан?

Мужик прошел на веранду, скромно сел на краешек свободного стула, потеребил длинными сухими пальцами картуз, поднял взгляд, и оказалось, что глаза у него удивительно синие – веселые, лучистые, под стать яркому весеннему дню. Он глядел ими на Любимцева ласково, как на родного брата, а когда заговорил, то и голос зазвучал точно так же – будто по плечу поглаживал и на ухо шептал:

– Я, многоуважаемый Денис Афанасьевич, еще раз извинения приношу, что отдых ваш нарушил, но крайняя нужда вынудила…

– На бедность не подаю! – отрезал Любимцев.

– А я не бедный, я и сам могу подать, кто сильно нуждается. Меня другая надобность к вам привела, очень и очень для вас выгодная. Слышал я, что кредит вы большой взяли в Сибирском торговом банке на обустройство этой красоты. – Мужик повел рукой, словно показывая цветущую усадьбу и огромный дом с недавно надстроенным вторым этажом. – Время прошло, денежки возвращать надо, а казенное жалованье вам так и не повысили. Затруднение получается. А дом, семью содержать требуется, еще и собственный выезд завели, конюха наняли, опять же траты…

– Ты кто такой? Зачем пришел? – Денис Афанасьевич начинал сердиться и готов уже был выпроводить незваного гостя за калитку, но тот его опередил:

– Не спеши, Денис Афанасьевич, выгнать всегда успеешь. Дослушай, что я скажу…

Любимцев набрался терпения и дослушал.

Вот так и завязался в теплый весенний день крепкий и прочный узел, который стянул воедино делопроизводителя городской управы, старого вора Черкашина и бывшего ямщика Емельяна Колесина. Не устоял Денис Афанасьевич перед соблазном разбогатеть. Про кредит, взятый в Сибирском торговом банке, он уже и не думал, стоило ли считать мелочь, когда шли в руки такие шальные деньги, что голова кружилась, как от клюквенной наливки, выпитой без меры.

Даже и не подозревал он раньше, корпевший всю жизнь над казенными бумагами, что имеет в себе хваткий деловой талант, который развернулся за несколько лет в полную ширину. Серебряные слитки, доставленные долгими путями через надежных людей в Ново-Николаевск, переправлял Любимцев в Одессу, в Варшаву и даже в Северную столицу, где побывал самолично и нашел нужных людей. В обратную сторону, в горную глухомань, снаряжались маленькие обозики, в три-четыре подводы, и везли потаенными тропами плуги, стекло, гвозди, плотницкий инструмент, порох, дробь и много еще чего, что требовалось для безбедной жизни – даже сепараторы.

Годы ушли, чтобы все это хозяйство наладить и чтобы крутилось оно, как хорошо смазанное тележное колесо, без всякого скрипа. И оно крутилось. Только в какой-то момент стало одолевать Любимцева сомнение: а не слишком ли большая доля достается Емельяну? Может, ее урезать надо? Сомневался недолго. Деньги, предназначавшиеся бывшему ямщику и лежавшие под хороший процент в банке, Любимцев перевел в наличные и укрыл в потаенном месте. Да одного, видно, не учел, что старый вор Черкашин, хоть и хворым стал и почти не выходил из своей загаженной избы, имел нужные уши и глаза во многих местах, в том числе и в банке. Отправил Емельяну весточку, а тот рассусоливать не стал, приказал – и доставили Дениса Афанасьевича в живом виде прямо в деревню, где он сейчас и пребывает запертым в непонятном срубе.

Эх, остановиться вовремя требовалось, не рисковать так безоглядно – да кто знал?! Впрочем, если бы и знал…

«Что сделано, того не вернешь, Денис Афанасьевич, уехало-уплыло, назад не подтащишь, поэтому и вспоминать не надо. Вперед гляди, про нынешний день думай! Думай, думай…»

Поднялся со скамейки, сделал три шага тяжелыми затекшими ногами, уперся в бревна, постучал по ним раскрытой ладонью – крепко срублены, намертво. Хоть голову расшиби – не сдвинуть. Еще три шага – такая же стена, такие же лесины, прочные, как камень. Не разгуляешься…

Подошел к двери, постучал в нее кулаком и снаружи сразу же послышался грозный окрик:

– Я тебе постучу! Открою и по башке постучу! Сиди тихо, как мышка!

Отшагнул назад, сел на скамейку, сгорбился. Придумать он ничего не мог, оставалась только одна надежда – на чудо. Но в чудеса Денис Афанасьевич не верил.