Михаил Щукин - Каторжная воля

А может, все-таки случится?

Потянул внезапно свежий ветерок, сморщил водную гладь горного озера мелкой рябью, а после, окрепнув, начал рывками набирать силу, пригибая прибрежные камыши и разгоняя крутые волны с белыми гребнями, которые шумно шлепали в пологий берег, шевеля крупный зернистый песок. Небо, еще недавно ясное, без единого облачка, на глазах темнело, наливаясь свинцовой серостью, и солнце сквозь нее просвечивало мутным пятном. Беззвучно вызмеилась отвесная молния, распарывая серый полог, дотянулась до самой земли острым жалом, и там, куда она дотянулась, прямо в зеленых макушках деревьев, закачалось небольшое пламя, будто чиркнули невидимую спичку. Ветер ударил новым порывом, сбил пламя, прижимая его к земле, но оно выметнулось с новой силой высоко вверх и черный столб дыма, вырастая на глазах, ввинтился в небо.

Гром так и не прогремел. А новые молнии продолжали беззвучно распарывать свинцовую серость. Ветер уже ревел, входя в полный раж, волны захлестывали берег, ломая камыши, и казалось, что еще немного – и озеро выплеснется до самого дна.

– А теперь верите?! – закричал Агафон, пытаясь устоять на ветру, который толкал его в грудь, рвал длинный балахон и поднимал дыбом волосы на голове и длинную бороду. – Теперь верите, что правду вам говорил?! Спасайте деревню, детишков спасайте! Всех ведите сюда, здесь место ровное, переждем! Пусть барахло бросают, пусть спасаются! Идите, чего стоите!

Никто не шевельнулся. Смотрели на него и продолжали стоять на месте. Страшно было идти в деревню, которая таила смертельную опасность.

Еще совсем недавно, на рассвете, все представлялось и виделось по-иному. Глядя на Настю и Федора, которые держались друг за друга, не размыкая рук, словно боялись вновь расстаться, Звонарев, Грехов и Родыгин, сами того не замечая, улыбались, невольно радуясь чужому счастью. А еще радовались, что Емельян, о котором так много слышали, теперь сидит, связанный, вместе с Фомой, и смотрит на них заискивающим взглядом, безмолвно вымаливая только одно – жизни не лишайте!

На увале, где произошла нечаянная встреча, решили не оставаться, отошли от деревни подальше, к озеру, чтобы там спокойно и не торопясь подумать и принять верное решение. Но пока добирались до озера, случилось непредвиденное: Настя рассказала Федору, что Варламки у них больше нет, что закопала она их первенца в крохотной могилке, вырытой своими руками. Федор сдернул с плеча винтовку, и закончилась бы жизнь Емельяна, если бы не оказался рядом Родыгин, успевший дотянуться и ударить сверху раскрытой ладонью по стволу. Пуля, вскинув фонтанчик пыли, впилась у самых ног Емельяна. Он отпрянул, запнулся, упал на спину, а Федор прямо с седла спрыгнул на него, подмял под себя, сомкнув пальцы на глотке старосты, но успели и вовремя оттащили, едва-едва успокоили, да и то лишь благодаря Насте, которая коротко обронила:

– Не марай руки, пусть пока живет. Все равно пристрелим…

Федор, диковато сверкая глазами, послушно взобрался на коня, разобрал поводья и ткнулся головой в конскую гриву. Его никто не успокаивал, даже Настя. Так и доехал до самого озера, а там, когда спешились на берегу, он сел на корягу и отвернулся от всех, глядя на водную гладь. Молчал, не вмешиваясь в общий разговор, а Настя, как часовой, стояла у него за спиной и держала за плечи, словно боялась, что он упадет. Она тоже не вмешивалась в разговор, только слушала, и лицо ее было непроницаемо строгим.

А разговор между тем крутился вокруг да около и никак не мог завершиться. Агафон кричал, что надо идти и спасать деревню, что дальше будет еще страшнее – либо оползень накроет, либо рухнет камнепад. Родыгин, Звонарев и Грехов слушали его, верили и – не верили. Может, чудит странный старик, явившийся из-под земли, может, у него в голове помутилось? Неизвестно, сколько бы еще времени это длилось, если бы Федор не поднялся с коряги и не направился к своему коню.

– Ты куда? – окликнул его Родыгин.

– Туда. – Федор махнул рукой в сторону деревни. – Верно говорит дед или привирает, а человека-то вашего все равно выручать надо. Вот и выручим, а там видно будет…

– Как мы его выручим, если мужички с ружьями встретят? – без обычной своей насмешливости спросил Грехов.

– А вот он поможет. – Федор кивнул на Емельяна. – Очень жить ему хочется, значит, поможет. Развязывай ему руки.

– Подожди, объясни, – попытался остановить Родыгин.

– Да долго на словах разжевывать. Развязывай руки, тащи сюда! – говорил Федор на удивление спокойно, только дергал одним плечом, словно старался стряхнуть с него невидимый груз.

– Правильно, парень, говоришь, правильно! – закричал Агафон. – И своих выручите, и деревню спасете. Там еще люди сидят, из-за перевала явились, казенные люди, он их тоже под запор посадил!

– Какие люди?! – удивленно воскликнул Звонарев. – Там у них что – тюрьма?!

– Хуже тюрьмы и хуже каторги! – снова закричал Агафон. – Было бы время, я бы рассказал! Да времени у нас нет! Решили ехать – поехали! Смотрите, чего творится!

Вокруг творилось невообразимое. Поднималась настоящая буря, и деревья уже шатались и гнулись к земле, как трава. Летели обломанные ветки. В воздухе ощутимо начинало пахнуть гарью. К гулу ветра добавился странный звук – глухой и непонятный треск, будто сама земля кряхтела, будто ворочался в ней кто-то огромный и сердитый. Из озера, взлетая выше волн, вдруг стала выпрыгивать рыба. Взлетали, изгибаясь, большущие щуки, взблескивали чешуей караси, падали обратно в воду и снова взлетали. Иные выкидывались на берег, трепыхались на песке, но волны, откатываясь, утаскивали их за собой.

Не дождавшись, что его приказание исполнят, Федор сам развязал руки Емельяну, подтащил старосту к своему коню и заново затянул хитрый и прочный узел, уже на одной, правой, руке, намертво притянув ее к стремени. Запрыгнул в седло и предупредил:

– Надумаешь бежать – пристрелю! А в деревне скажешь своим варнакам, чтобы нас и пальцем не тронули. Если, кто рыпнется… Поехали!

И первым, никого не дожидаясь, тронулся, направляясь в сторону деревни. Назад не оглядывался. Уверен был, что все последуют за ним. Емельян, не поднимая головы, тяжело побежал рядом с конем.

По деревенской улице, заполошно кудахтая, носились растрепанные курицы. Никакой иной живности не маячило, а куры почему-то метались, бестолково тыкаясь в разные стороны, и нигде не могли найти укромного места, чтобы успокоиться. Собаки не лаяли, коровы не ревели, и только испуганные людские голоса, прорываясь сквозь шум бури, звучали неясно и обрывисто, как вскрики от боли. Жители жались к стенам изб, бабы прижимали к себе ребятишек, никто не бегал и не пытался оберечь и укрыть свое хозяйство, ясно понимая, что бесполезно сопротивляться бешеному разгулу невиданной стихии.