Михаил Щукин - Каторжная воля

– Не надо, мама, не до баньки нам, торопиться надо, а вот Фрола оставить да полечить – хорошо бы…

– Да куда же ты опять торопишься?! – всплеснула руками Полина Никитична, – Ни слова, ни полслова, мигнул, как ясный месяц, и опять побежал!

– Скоро вернусь, мама, насовсем вернусь. Подожди маленько – скоро… Ну, подхватывай, Гордей, болезного, понесем.

Гордей и Фрол все это время, находясь чуть в отдалении, с тревогой прислушивались к разговору, видимо, гадали – пустят или не пустят? Конечно, хотелось, чтобы пустили. Оголодали они за долгую дорогу, обессилели, Фрол, лежавший на волокуше, сделанной из тонких жердей, и вовсе измаялся – сломанная нога ныла, и он не знал, как ее удобней устроить; кривился, переворачиваясь с боку на бок, но нога все равно давала о себе знать нестерпимой болью. Он даже ойкнул, когда Федор с Гордеем, ухватившись за волокушу, потащили его к калитке. Макар Варламович, остановившись, обернулся, посмотрел им вслед, затем взглянул на супругу – будто пылающую головешку в нее кинул, еще раз топнул ногой, коротко и сердито выругался и пошел дальше грузным, тяжелым шагом.

Не было у него желания смотреть на гостей, явившихся столь нежданно, но и выгнать он их тоже не мог – Полина Никитична не дозволила бы. Вот и поспешал на берег Бурлинки, чтобы там охолонуть и успокоиться.

А в доме тем временем уже царила легкая суматоха. Фрола, сняв с волокуши, уложили на кровать, Полина Никитична кинулась собирать на стол, выгребая все свои запасы, крутилась, как юла, но все равно успевала посмотреть на сына.

Много ли матери нужно, поглядела – и счастлива…

Как ни торопился Федор, а все равно пришлось остаться на ночевку в родительском доме – день клонился к вечеру, и отправляться в Чарынское на ночь глядя совсем не хотелось. Да и не на чем было отправляться – Макар Варламович все еще пребывал где-то за оградой, а выдать коня и телегу мог только он.

Пока его ждали, истопилась баня, попарились, поужинали и замертво уснули.

Утром Макар Варламович, не глядя на сына, выделил доброго коня, легкую бричку и возницу – молодого парнишку, кудрявого и улыбчивого. Полина Никитична долго обнимала и целовала Федора, все приговаривала, чтобы он поскорей возвращался, заверяла, что приглядит за Фролом, а после долго взмахивала рукой, пока бричка не скрылась из вида.

– Суровый у тебя тятя, – усмехнулся Гордей, – я уж думал, что под кустом ночевать придется. Из-за чего сыр-бор?

– Долго рассказывать… – неохотно отозвался Федор.

– Нам спешить некуда – дорога длинная, рассказывай.

– В другой раз. А теперь помолчи, Гордей, не до рассказов мне.

– Хозяин – барин, не смею навязываться. – Гордей нисколько не обиделся и обратился к вознице: – А скажи мне, дорогуша, строгий у тебя хозяин или нет?

– Да по-разному бывает, – весело откликнулся парень, – я весной коня взял без спроса, покрасоваться хотел на вечерке, так он, когда узнал, ничего не сказал, только пальцем погрозил, а вот когда сено возили и я стог развалил, он меня черенком от вил так по мягкому месту огрел, что я два дня сидеть не мог, даже за столом стоял, как дерево, и суп хлебал. – Парень запрокинул голову и громко, в голос, захохотал: – Вот сам и посуди, строгий или нет… А на вечерке я не зря красовался, Анька Чугунова теперь со мной ходит. Во как!

– Мудрено, – усмехнулся Гордей, – а вот скажи мне, дорогуша, когда мы в это Чарынское приедем?

– Да года не пройдет, как там будем!

– Я к чему спрашиваю – нельзя поскорее?

– Никак нельзя. Если я животину загоню… Задница-то черенок помнит!

И парень снова захохотал.

Вот так и ехали. Гордей беседовал с возницей, Федор молчал, а конские копыта равномерно постукивали по каменистой дороге.

Добрались до Чарынского уже вечером, в потемках, долго искали урядника, наконец нашли, и тот, собиравшийся уже спать, вышел на крыльцо в исподнем. Зевал, чесал живот растопыренной пятерней и беспрестанно переступал босыми ногами, словно доски обжигали ему подошвы. Видно было, что не очень-то радуется служивый человек позднему беспокойству, он так и сказал:

– Давайте до утра отложим, а утром на свежие головы все и порешаем.

– Утром, пораньше, ты нас в Бийск отправишь, а сейчас ступай лампу зажигай и письмо читай. – Федор не собирался уступать и твердо стоял на своем. – Не для того мы столько верст киселя хлебали, чтобы ты волынку здесь тянул!

– Ишь ты, прыщ на ровном месте! Учить меня вздумал! Ты откуда здесь взялся?

– Из воды вынырнул! Долго мы на крыльце топтаться будем? Ты службу должен править, а не турусы на колесах разводить! Успеешь, выспишься!

– Ладно, не петушись! Не у Проньки за столом, а перед казенным чином стоишь, давай бумагу. Здесь меня ждите.

В доме загорелась лампа, желтые пятна, пересеченные крестовинами оконных рам, упали на траву. Скоро дверь снова открылась и урядник вышел на крыльцо, уже не в исподнем, а при полной форме, придерживая на боку шашку. Прежним недовольным голосом, на ходу, коротко бросил:

– Я на своем коне, верхом, а вы на своей бричке за мной, сразу и тронемся…

– Отдохнуть бы, да и конь притомился, – подал голос парень-возница, – а хозяин меня только до Чарынского отпустил…

– С хозяином я сам разберусь, если потребуется, а теперь меня слушай. Поехали!

Ночь выдалась лунной, дорога была различимой, и скоро Чарынское осталось далеко позади.

Известия по телеграфу летят быстрее, чем идет пароход по реке.

Как только «Богатырь» причалил в Ново-Николаевске, как только пассажиры спустились по трапу на берег, так сразу же появились полицейские – будто из-под земли выскочили – и цепко ухватили за руки Дениса Афанасьевича Любимцева, а вместе с ним и Сергея Лунегова. Быстро, сноровисто засунули их в коляску с крытым верхом и укатили. Осталась при узлах и чемоданах одна растрепанная и заплаканная Александра Терентьевна. Она долго и бестолково кружилась вокруг своего багажа, отмахиваясь от извозчиков, которые наперебой предлагали доставить ее в любое место, наконец поняла, что супруг ее скоро не вернется, что увезли его, судя по всему, не на один час, и, когда поняла, заплакала еще безутешней и согласилась не торгуясь ехать до дома с расторопным извозчиком – хотя бы вещи расположить для начала, а после уж идти и узнавать, по какой причине арестовали казенные чины Дениса Афанасьевича…

Но в полицейском участке, куда она явилась в тот же день, ответа Александре Терентьевне не дали, лишь сказали, чтобы она никуда из дома не выезжала и что в скором времени ее вызовут на допрос.

Час от часу не легче!

Ничего не понимая и совершенно сбитая с толку, Алексадра Терентьевна вернулась домой, окончательно обессилела и пила валерьянку, не поднимаясь с кресла…