Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

– Достаточно, чтобы прочесть ваше имя. Вы называете это своей тугрой , да? – ответил Феон. – Но вот это… не знаю… – Он указал на другое слово.

– Это читается « капудан-паша ». Ибо я был назначен командовать флотом султана.

Феон резко выдохнул:

– Это… честь.

– Именно так, – небрежно ответил Хамза и поднял ткань, чтобы показать стяг. – Этот сделали для меня только вчера, чтобы подтвердить мое повышение. – Быстрым движением он сложил стяг и протянул его. – Я бы хотел, чтобы вы его взяли.

Феон не принял тугру .

– Почему? – спросил он на этот раз прямо.

– Потому что, – ответил Хамза, – моя новая тугра будет отмечать все, чем я владею. Любые товары. Любую… собственность. – Он продолжил, уже мягче: – Вы знаете, что случится, если неопределенность станет определенностью: если сыны Исаака штурмом возьмут город. По обычаю, им будет обещано три дня на разграбление, как награда за их жертвы, за их храбрость.

Он вздрогнул.

– Жутко смотреть, как люди превращаются в зверей. Еще ужаснее быть жертвой их… зверств. Однако, когда похоть и ярость будут удовлетворены, люди вспомнят, что больше всего они жаждут денег. И каждый отряд будет иметь такие отличительные знаки, как этот, только сделанные грубее… – он поднял скомканную шелковую тугру , – чтобы заявить свое право. Они будут вешать знаки на дома, и все в этих стенах будет принадлежать им. Женщины – ради удовольствия. Мужчины и дети – чтобы обратить их в рабство, или даже хуже.

Он вновь протянул Феону стяг.

– Но если дом будет отмечен тугрой капудан-паши , никто не посмеет в него вторгнуться. Никто не причинит вреда тем, кто внутри.

Пальцы Феона сжимались и разжимались. И все же грек не брал тугру .

– Это ценнейшая вещь, – пробормотал он. – И что же должен сделать друг, чтобы получить ее?

– О, – сказал Хамза, выпуская стяг и начиная сворачивать его, – всего лишь действовать, как и должно разумному человеку при новой определенности.

Шелк вернулся к форме маленького конуса, и Хамза указал его острием в сторону лестницы.

– И оставить открытой для своего друга маленькую дверь, чтобы тот смог войти в нее ночью.

Феон посмотрел вниз, на ступени, ведущие на бастион. Возможно, он просто смотрел на край одной из тяжелых бочек, которые оттащили в сторону, чтобы открыть Керкопорту. Оттуда на них смотрели стражи. Не оборачиваясь, Феон тихо произнес:

– Нет ли в вашей сумке лишнего куска пергамента?

Хамза нахмурился.

– Есть, но… А, понятно.

Турок засунул шелк обратно в сумку, вложив его между двух листов условий высылки Константина из города, которые составили они с Мехмедом. Хамзе не позволили их представить. Но сейчас от них будет больше пользы, подумал он. Он поднял сверток и заговорил громче, уже на греческом:

– Возможно, ваш суверенный господин соизволит хотя бы прочесть наши предложения?

Феон взял документы и засунул их под плащ.

– Возможно, – так же громко ответил он. – Но я не обещаю. – Он смотрел турку прямо в глаза. – Ничего.

Хамза улыбнулся.

– Достаточно, если их обдумают. Это все, о чем может просить разумный человек.

Турок коснулся головы, губ и сердца.

– Иди с Богом, Феон Ласкарь, – сказал он, потом повернулся и пошел вниз по лестнице.

Стражи-греки смотрели на него с ненавистью. Но они открыли дверцу. Ему пришлось наклониться – дверь была низкой, как и положено. Его собственная стража ждала снаружи, и под флагом перемирия они быстро вернулись к осадным линиям.

Феон стоял и слушал, как на дверцу накладывают засовы, как сдвигают на место тяжелые бочки. Один человек способен сдвинуть одну бочку, подумал он, а потом быстро вернуться в аллею иудиных деревьев. Порывы ветра стряхивали новые облака влажных розовых лепестков. Некоторые оседали на его одежде, но он не пытался стряхнуть их. Их опадало так много, что это было бессмысленно.

Дебаты Совета, идущие в палате императора, были прерваны сначала исчезновением одного брата, а затем, почти сразу, – появлением другого.

Феодор из Каристоса встретил Григория у дверей, ввел внутрь, преклонил – с хрустом суставов – колени рядом с ним у трона. Когда Григорий разыскал его после боя на море, престарелый командир лучников настоял, чтобы младший Ласкарь не прокрадывался незамеченным на укрепления в предстоящих сражениях. «Твое место на виду у всех, парень, там, где ты будешь вдохновлять людей отвагой своего лука, – заявил он. – И по той же причине ты избавишься от своей маски». Когда Григорий стал возражать, Феодор оборвал его: «Ты не можешь предстать перед императором в маске. Мы же не турки! Да и потом, кого это заботит? Война уродует людей, и на службе есть немало мужчин намного безобразней тебя. Кроме того, – заключил он, взяв лицо Григория в руки и резко поворачивая из стороны в сторону, пока рассматривал, – эта штука тебя красит. У Ласкарей всегда были слишком большие носы. Вспомни своего деда. Или отца. Посмотри, да сжалится над ним Христос, на своего брата». Затем опустил руки и рассмеялся.

Вот так, без маски, Григорий и преклонил колени перед троном, склонил голову, выставил свой искусственный нос. Укрывшись снаружи, он смотрел на советников, входящих во дворец, видел несколько новых греческих лиц, но в основном старых – Луку Нотараса, Георгия Сфрандзи и прочих, вместе со своим командиром Джустиниани, за которым тенью шли Энцо Сицилиец и Амир Сириец. Пришли и церковники, которых он не знал.

Увидев Григория, греки задохнулись, обернулись к страже – немедленно схватить изгнанника, казнить на месте за то, что посмел появиться в пределах городских стен. Не удивился только один – ибо Константин был заранее предупрежден командиром лучников. И именно император сейчас заговорил.

– Возвращение блудного сына – всегда счастье. Что сказал наш Господь в притче? – Он поднял руку, улыбнулся двум прелатам, которые выступили вперед, готовясь заговорить. – Господа, это риторический вопрос. Осмелюсь утверждать, что я знаю наши гимны ненамного хуже вас. Простите, архиепископ Леонард, что я знаю их только на греческом, а не на латыни, как предпочитает нынче Папа, наш благословенный отец. – Император прикрыл глаза. – «Я безрассудно забыл твою славу, о Отец». Ведь так?

Он, по-прежнему улыбаясь, обернулся к двум мужчинам, на коленях стоящим перед троном.

– И пусть все свидетельствуют, что я приветствую нашего блудного сына, вернувшегося к своей матери, городу, равно как и к другому отцу в моем лице. – Константин посмотрел вниз, указал на обезображенное лицо. – Я всегда надеялся найти тебя и возместить это… поспешное правосудие. Но пришло слово, что ты мертв. Однако, милостью Божьей, ты здесь, вернувшийся к нам. Блудный сын и Лазарь в одном лице.