Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

Григорий почувствовал сквозь сырую палубу, услышал – судно разваливалось. Это подтвердили крики.

– Матерь Божья! – закричал кто-то. – Мы тонем!

Иисусе, спаси нас, мы тонем!

Григорий вскочил и оглянулся на судно. При вспышке следующего турецкого выстрела он понял, что случилось, – фуста получила ядро у миделя, и каменный шар прошел насквозь, пробив дыры в обоих бортах. В гаснущем свете Григорий видел, как люди уже бросаются с бортов в воду, большинство молча, некоторые – призывая Бога спасти их. «Если б я имел привычку молиться, – подумал Григорий, скидывая с себя немногие доспехи, – мне хватило бы времени всего на десяток “Отче наш”».

И тут пришла другая мысль. «Амир!» Но мусульманин остался молиться на кормовой палубе, а гистодок уже заливала вода. Григорию придется предоставить друга Аллаху и надеяться, что отыщет его в воде. Он сбросил нагрудник, последнюю часть доспехов, ругаясь, что не может оставить даже фальшион, подбежал к фальшборту и спрыгнул. Падать пришлось недолго.

Как всегда, вода хлынула в щель на его лице. Ласкарь перевернулся на спину, выплюнул воду.

– Прокляни их, прокляни их всех! – громко плевался он, отплывая подальше. – Иисусе Христе, прокляни каждого капитана, который берет меня на борт, а потом пытается утопить!

Он глотнул морской воды и поперхнулся. «Если я выживу, – подумал Григорий, – то, клянусь святым Антонием, если мне куда-нибудь понадобится, я пойду пешком».

Среди бурлящей воды, где затонул корабль, появлялись головы других людей. Григорий не знал, насколько хорошо они умеют плавать, и потому постарался держаться от них подальше. Человек мог утопить других ничуть не хуже, чем себя самого; Григорий выучил это за свои два приключения.

Но куда ему следует плыть?

Вспыхнуло жерло другой пушки. Ласкарь развернулся в воде. Где же он – кроме того, что неподалеку северный берег Золотого Рога? Грек посмотрел вдаль, в противоположную от вспышки сторону. Он должен держаться примерно востока, ибо массивные очертания Константинополя, слегка подсвеченные восходящим солнцем, лежали за горизонтом. Григорий прищурился, сплюнул воду. Они шли по Рогу на запад, на веслах, под конец – тройным темпом из гавани Галаты. Значит, они могли доплыть…

Он искал во мраке – и нашел, или подумал, что нашел. Дальше, вдалеке от рассвета, на константинопольском берегу словно возвышался кусок тьмы. Фанар, маяк, пламя которого потушили, чтобы не давать указаний врагу. До него сотни четыре шагов, если мерить по земле. Течения в Роге всегда были опасными, но ближайший берег принадлежал туркам, и Григорий не для того вернулся в свой город и заявил свое имя, чтобы сейчас сдаться врагам. Рабство, самое меньшее. Но скорее всего смерть.

Он перевернулся на живот и поплыл, загребая руками перед грудью, отталкиваясь ногами. Хотя волны были слабыми и он высоко держал голову, каждые двадцать взмахов ему приходилось останавливаться, чтобы отдышаться, сплюнуть воду, проверить направление. Было трудно сказать, приближается ли он к цели, или течение сносит его к западу от города. Если его протащит мимо стен, то выбросит на вражеский берег. Глубоко вдохнув, Григорий перевернулся на спину и снова начал сильно отталкиваться, держась под углом к усилиям прилива. Когда он посмотрел еще раз – руки и ноги уже пылали, – маяк был более-менее впереди. Ласкарь вновь рванулся вперед – и вскоре болезненно ударился рукой обо что-то твердое; ободрал плоть об одну из скал, о которых в мирные времена предупреждал маяк. Он подтянулся на камень, сопротивляясь усилиям течения оторвать его. Но прохладный ветер заставлял дрожать не меньше усталости, и вскоре Григорий снова сполз в воду.

Он лишился всех чувств, кроме тех, что помогали двигаться в воде и сплевывать ту, что затекла в нос. Ласкарь уже не был уверен в направлении и только надеялся, что придерживается выбранного и плывет к Фанару. Потом, когда он уже думал, что нужно просто развернуться в воде, принять ее объятия, нога ударилась о камень. Григорий посмотрел вверх и увидел над собой башню и волны, плещущие на берег, на котором она стояла. Последним усилием он рванулся к земле, коснулся ее, выбрался, не замечая острых камней. Отполз от воды туда, куда не доставал даже край прилива, и рухнул на песок.

Он мог бы отдохнуть там, уйти в тишину, которую едва не нашел под волнами. Но за каждой стеной следили, а этим утром, когда все надежды города были связаны с водой, – тем более. И потому Григорий не удивился, услышав голос, который спрашивал по-итальянски:

– Ты жив?

– Едва, – ответил он и снова закрыл глаза.

– Все кончено. Они расходятся.

Григорий вздохнул. Он почти заснул, несмотря на неудобный каменный угол, в который он вклинился, и непрерывные проклятия мужчин, стоящих рядом. Пока он смотрел, битва в Роге приобрела тот же характер, что и та, в которой он участвовал, – рой мусульманских судов вокруг немногих христианских с высокими бортами. Турки непрерывно пытались пойти на абордаж, христиане их отбивали. Григорий уже пережил это, причем совсем недавно, и не желал видеть это снова. К тому же он здорово устал.

Но крик Феодора – Григорий добрался до берега неподалеку от дворца, где стоял на страже старый лучник – заставил его собраться.

– Мы победили? – спросил он, протирая глаза.

– Как видишь, – ответил Феодор, – они больше никого не захватили. Но их флот по-прежнему удерживает Рог.

Григорий посмотрел туда. Корабли расходились, небольшие турецкие фусты и биремы направлялись к своим новым причалам на севере бухты, под укрытие береговых батарей, потопивших корабль Коко. Христианские суда разделились, генуэзцы и венецианцы шли к Константинополю и собственным гаваням.

Григорий присмотрелся, протер глаза, всмотрелся еще раз.

– А где галера Тревизьяно? – спросил он.

– Потоплена, два часа назад, – ответил кто-то из мужчин. – Да спасет его Господь.

Другие пробормотали схожие молитвы. Григорий только покачал головой. Коко был хвастуном и глупцом, город переживет его потерю. Но Тревизьяно, второй командир экспедиции, был одним из выдающихся венецианских капитанов, первым предложившим свой меч императору «ради чести Господа и всего христианского мира», как он сказал. И по всем отзывам, он с честью носил этот меч. Не только его земляки будут в серьезном смятении. Когда вражеские суда в Роге глубоко ранят надежды города, потеря двух кораблей воинов и этого храброго капитана сделает рану еще глубже. Григорий видел на лицах стоящих рядом мужчин то, что утром будет на каждом лице в городе: отчаяние.

Другая мысль всплыла, пока он закутывался в одолженный плащ. Ласкарь понимал, что это нелепо, но все равно посмотрел вдаль, на берег Галаты, куда шел вражеский флот. Берег был так близко, что Григорий мог разглядеть отдельные фигуры. Но нигде не видел шафранового плаща.