Ксавье Монтепен - Замок Орла

– Твоя правда, – молвила девушка, – давай быстрее полезай вниз!

Лакюзон, пока объяснял Эглантине что к чему, успел опустить лестницу в водосборник. И после того как услышал ответ девушки, быстро заскользил по перекладинам вниз.

Когда он уже спустился до воды, ему пришла в голову мысль согнуться и ощупать руками стены вокруг: вдруг там окажется какой-нибудь выступ, на котором можно сидеть или стоять, чтобы не опускаться по колено в воду или ил, тем более в такой-то холод.

И случай, как ни странно, снова улыбнулся ему.

Правой рукой он нащупал нечто наподобие карниза, узкого и скользкого, который шел по всему внутреннему кругу водосборника.

– Тяни лестницу! – сказал он, примостившись поудобнее на этом карнизе.

Эглантина повиновалась, и Лакюзон оказался один в странном положении, в какое, думается нам, ни один искатель приключений не попадал за всю свою жизнь, полную всевозможных опасностей. Капитан был крайне обеспокоен тем, как обернется его нежданное вторжение в Замок Орла. Не считая очевидной опасности для Эглантины, как и для него самого, не считая исключительной ответственности, какую он взял на себя, бросив своих верных горцев, в чьих рядах, в случае гибели их предводителя, неизбежно наступит разлад, – мысль об очевидной измене Антида де Монтегю буквально разрывала капитану сердце.

Измена!..

Уже одно это слово порождало череду губительных сомнений. Оно вынуждало остерегаться каждой тени и, хуже того, беспорядочно и необдуманно подозревать самых близких друзей, самых верных товарищей – наконец, всех тех, кому раньше беззаветно и заслуженно доверял!

И то верно, до сих пор всякий, кто считал себя свободным гражданином свободной Франш-Конте, всегда доказывал свое право на это; и ни одна ветка до сих пор не была отломана от этого великого древа. Везде и всюду верность и патриотизм росли и крепли под гордым девизом, начертанным на отороченном горностаевым мехом бретонском гербе: «Potius mori quam fœdari!» [57].

И вот она рядом – измена!

И первым, кого поразила эта зараза, оказался выше всех: то была правая рука живого символа франш-контийской свободы.

Неужто знать вдруг отошла от героического дела, которое до сих пор поддерживала ценой как своего золота, так и собственной крови?.. Неужели отступничество будет всеобщим?.. И кто знает, не последуют ли другие тлетворному примеру Антида де Монтегю, первого и пока единственного, кто дерзнул поднять уродливое знамя измены?.. Как же теперь крестьянам с равнины и гор, обездоленным и разоренным войной почти до крайности, избежать тайного влияния, во власти которого оказался их богатый и могущественный сеньор?.. Отдав делу служения родины столько сил и веры, казалось бы незыблемых, Антид де Монтегю продался!.. А что, если эта порча, забравшаяся так высоко, сползет ниже и проникнет в самые мелкие кровеносные сосуды, питающие главную народную артерию?

На кого же теперь было положиться капитану?

А что, если и в ряды партизан затесались изменники?..

Вот о чем размышлял Лакюзон, оказавшись в полном одиночестве и кромешной тьме: последние события придали его мыслям совсем иной ход.

Водосборник, где наш герой нашел временное убежище, был сооружением, совершенно необходимым в замке Орла, расположенном на вершине горы и, подобно всем крепостям, рассчитанном на долгую осаду. Здесь нужен был не просто колодец, а огромное хранилище воды, чтобы обеспечивать нужды многочисленного гарнизона в течение многих дней, а то и недель.

Жан де Шалон во время строительства замка позаботился о том, чтобы пробить в скальной породе огромный колодец – сводчатое подземелье, занявшее все пространство между стенами двора. Основание площадки было специально сделано под уклоном со стоками для дождевой воды, бежавшей по ним в отверстие хранилища, а оттуда она потом растекались по четырем водопроводам в разных направлениях.

Попав в просторный, но не очень глубокий сводчатый водосборник, кропотливо и постепенно вырубленный в граните с помощью зубила, вода отстаивалась, оставляя на дне ил и прочие примеси, и обретала свежесть и хрустальную прозрачность родниковой.

Вдоль гранитных стен, по кругу, каменщики вытесали карниз высотой фута два, который если и затапливало, то лишь во время осенних и весенних ливней.

Стоя на этом карнизе и полностью укрывшись под сводом, нависавшим над его головой, Лакюзон оставался незамеченным – его не нашли бы ни слуги, ни латники, если бы вдруг всем скопом бросились его разыскивать… Так он мог спокойно предаться одолевавшим его безрадостным раздумьям, причину которых мы открыли нашим читателям чуть раньше.

Но так уж вышло, что события этой ночи, казалось бы, самые что ни на есть невероятные, развивались с поистине головокружительной быстротой, и раздумья капитана были прерваны самым неожиданным образом.

Прошло всего лишь несколько минут после того, как Эглантина убрала лестницу.

Поверхность воды, поначалу бурно всколыхнувшаяся, мало-помалу разгладилась – эхо слабых всплесков, разносившихся под сводами подземелья, и потом угасших, тоже стихло.

Внезапно внимание капитана привлек довольно странный шум – когда он заслышал его, на лбу у него, скажем прямо, выступил холодный пот.

За скалой, о которую он опирался, послышались глухие, прерывистые стоны и плач.

В первое мгновение он постарался уверить себя, что это ему всего лишь почудилось, и, чтобы окончательно убедиться в этом, он весь обратился в слух.

Стенания прекратились.

А вслед за тем опять раздался протяжный, душераздирающий плач.

Все сомнения разом развеялись. Где-то здесь, совсем рядом, находилось бедное существо, и оно страдало: наверное, то была одна из жертв постыдной жестокости господина Замка Орла – в ином случае ничего не оставалось, как принять на веру невероятные россказни франш-контийских крестьян об этом проклятом замке.

Жалобы, плач, стоны и причитания сопровождались другим звуком, тоже совершенно четким. Можно было подумать, будто по узкому подземному проходу медленно движется человек, задевая одеждой и хватаясь руками за гранитные стены.

Все это происходило чуть поодаль от того места, где в полной неподвижности затаился охваченный невыразимым волнением Лакюзон, на голову которому со свода монотонно капала вода.

Тут капитан вспомнил слова Эглантины, которая говорила, что тоже слышала, как из-под земли доносятся какие-то странные звуки.

«Или я стою на пороге страшной тайны, – сказал себе он, – или монсеньор де Монтегю намеренно подогревает здешние суеверия и предрассудки, затевая все эти ночные представления с призраками…»

Впрочем, последнее предположение казалось самым невероятным, поэтому Лакюзон сразу же его отбросил. К тому же сомневаться ему оставалось недолго: чуть слышные, будто приглушенные, шаги приближались.