Ксавье Монтепен - Замок Орла

Наш капитан был не робкого десятка – но он был франш-контийцем и горцем и жил в XVII веке. А значит, он был суеверным.

Когда таинственные шаги и шорох прикосновений чьих-то рук к камню зазвучали четче и ближе, его охватила неописуемая тревога, по телу пробежала дрожь, волосы встали дыбом, и, точно по Священному Писанию, лица его коснулось дуновение…

Ему захотелось бежать, но куда? – К тому же ноги его, скованные страхом, будто приросли к карнизу, на котором он стоял.

Вдруг шаги стихли…

Руки капитана коснулась пола одежды…

Лицо обдало теплым дыханием, и ему показалось, что на него уставилась пара ярких, сверкающих глаз.

В то же время тусклый голос, лишенный всяких интонаций, похожий на голос лунатика в забытьи, медленно спросил его:

– Кто вы?

Капитан, смекнув наконец, что перед ним живой человек, а не призрак, почувствовал, как мигом избавился если не от галлюцинаций, то по крайней мере от страха.

Но человек, обратившийся к нему, мог быть врагом – взявшись на всякий случай за кинжал, Лакюзон проговорил в ответ:

– А вы-то сами кто, вы, говорящий со мной?

– Вы разве не знаете? – прошептал голос.

– Нет, не знаю.

– В таком случае что вы здесь делаете? Зачем было будить узника?

– Что? – воскликнул капитан. – Вы узник?

– Не заговаривайте мне зубы, – продолжал незнакомец. – Если вас подослал Антид де Монтегю, владетель Замка Орла, мой тюремщик и палач… если вам приказали оборвать мое горькое существование, что ж, я готов – нанесите свой последний удар, я жду! Перед смертью я не стану вас проклинать, напротив, я вас благословлю, ибо рука убивающая дарует и свободу…

Потрясенный до глубины души, Лакюзон уж было собрался отвечать, но тут услыхал у себя над головой – на Водосборном дворе – лязг оружия и цокот лошадиных копыт.

– Тише! – живо прошептал он. – Тише!

– Да кто вы такой? – снова вопросил голос.

– Ваш спаситель, возможно. Только, во имя Неба, тише! Я здесь прячусь. Если меня обнаружат, мне конец.

– Идемте! – позвал незнакомец.

– Куда?

– Ко мне в темницу.

– Но… – пробормотал капитан.

Лакюзон почувствовал, как его схватили за руку и потянули. Он не сопротивлялся и, сделав несколько шагов по карнизу, вошел в узкий и низкий проем, который вел к незнакомцу в темницу.

– Вот и пришли, – сказал тот. – Здесь, почти у ваших ног, есть вязанка соломы. Садитесь, если угодно. Здесь не так холодно, как в водосборнике, впрочем, вы еще молоды и полны сил, так что вам нечего бояться холода.

– А вы почем знаете, что я молод и полон сил? – удивленно вопросил капитан.

– Я вас вижу.

– Тут же темно, хоть глаз выколи!

– С тех пор как я живу в вечном мраке, глаза мои привыкли к темноте, как у совы или орлана.

– И давно вас здесь держат?

– О, очень давно. Двадцать лет.

– Двадцать лет!.. – ужаснулся Лакюзон.

– Одна только мысль, что мне пришлось страдать здесь целых двадцать лет, уже ввергает вас в ужас, не так ли, юноша? И вы наверняка спрашиваете себя, как человек, которого Бог создал для света и свободы, мог вынести нескончаемые муки столь долгого плена и не умереть? Да, я мучился… О, как же я страдал! Сильнее узника, а может, и сильнее мученика! Часто, а вернее, почти всегда, у таких узников плоть живет дольше разума: долгое одиночество оборачивается безумием или полным отупением. Тело же зависит лишь от материальных потребностей и физических страданий – но все это пустяки! Если утрачены душа и разум, человек сам себя не помнит, ни о чем не сожалеет и ничего не ждет – он счастлив!

Голос незнакомца, лишенный, как мы уж говорили, интонации, постепенно менялся, наполняясь то горечью, то умилением, и наконец с последним словом несчастный зарыдал. После недолгого молчания незнакомец со все возрастающей силой продолжал:

– Да-да, таков общий закон!.. Оставляя в живых плоть, темница губит душу. Слабоумие или потеря рассудка – вот, повторяю, удел узника. И тем не менее я стал жалким исключением из этого нерушимого правила. Душа, разум, дар мыслить – все не только уцелело во мне, но и обострилось. Я сохранил все-все: память, способность сожалеть, ждать и ненавидеть… особенно ненавидеть! А знаете, почему за время долгих часов отчаяния, когда смерть кажется узнику величайшим благом и самым желанным прибежищем… знаете ли вы, почему я не поддался сильнейшему искушению разбить себе голову о стены моей темницы? Потому что ненависть давала мне силы жить дальше, она заставляла меня поверить, что, быть может, когда-нибудь в далеком будущем я смогу отомстить… Так тянулись часы, дни… и годы. А случай отомстить все не представлялся – долгожданный час бесконечно откладывался. И все же я продолжал цепляться за жизнь, ведь сердце мое переполняла ненависть, а ненависть оживляет надежду!..

Незнакомец смолк, задыхаясь от сильнейшего волнения, которое переполняло его.

– Молодой человек, – снова заговорил он через несколько мгновений, хватая капитана за руки и тряся их, точно в лихорадке, – моя необузданность, должно быть, удивляет вас, поскольку вы вряд ли меня когда-нибудь поймете. Да и как вам понять? Как же мне объяснить вам все на вашем языке – мне, который если и подавал голос, то лишь для того, чтобы взывать к Богу, который меня совсем не слушал, или проклинать моего палача, который меня не слышал! Я уже не знаю, на каком языке нужно разговаривать с людьми. Двадцать лет я не видел ни одного человеческого лица, даже своего тюремщика, ибо окошечко, через которое мне швыряют кормежку, открывается лишь наполовину… Вот уже двадцать лет никто не протягивал мне руки, и я потерял всякую надежду на это счастье. И Господь вдруг послал его мне сегодня, дозволив пожать дружеские руки, ведь вы же мне друг, раз называетесь врагом владетеля Замка Орла!

– Да, он мой враг, – отвечал капитан, – и самый заклятый из всех врагов!

– Только после меня… – прошептал узник.

– И ненависть моя непримирима, – продолжал Лакюзон.

– Как и моя… – подхватил незнакомец.

– И скоро, с Божьей помощью, кровавый счет будет сведен.

– Да исполнятся ваши слова! – продолжал незнакомец. – И да будет и мне дарована возможность вместе с вами предъявить владетелю Замка Орла мой кровавый счет! Ах, да свершится моя месть, а дальше пусть меня ждет смерть! Слово дворянина, если я умру отмщенный, то в смерти своей буду счастлив безмерно!

– Мессир, – сказал капитан, пожимая в свою очередь руки узнику, – вы только что спрашивали, кто я такой. И я не ответил. Если я не назвал вам свое имя и если не называю его сейчас, не думайте, что это из-за недоверия к вам или чувства себялюбия. Безбожники и безумцы верят в слепую силу, которую они называют случаем. Я же верю в проявление божественной воли, которую называю Провидением . Ведь это Провидение свело меня с вами. И я вызволю вас, мессир. Верну вам свет и свободу. Но прежде мне надобно позаботиться о той, кому я пришел защитить и спасти.