Александр Дюма - Габриель Ламбер

Однако я продолжала стоять у двери, не осмеливаясь пройти вперед.

«Хорошо, Катрин, — сказал кюре, — оставьте нас, и, если кто-нибудь будет меня спрашивать…»

«Сказать, что господина кюре нет дома?» — спросила старая служанка.

«Нет, не надо лгать, моя добрая Катрин, вы скажете, что я молюсь».

«Хорошо, господин кюре», — сказала Катрин.

И она ушла, закрыв за собой дверь.

Я стояла неподвижно, не говоря ни слова.

Кюре поискал меня глазами в темноте, куда не достигал слабый свет лампы; потом, разглядев, где я стою, протянул руку в мою сторону и сказал:

«Подойди, дочь моя… я ждал тебя».

Я сделала два шага, взяла его руку и упала перед ним на колени.

«Вы меня ждали, отец мой? — спросила я его. — Значит, вы знаете, что меня привело?»

«Увы! Я догадываюсь», — ответил достойный пастырь.

«О! Отец мой, отец мой, я так виновата!» — воскликнула я, разрыдавшись.

«Скажи лучше, бедное дитя мое, — ответил кюре, — скажи лучше, что ты очень несчастна».

«Но, отец мой, возможно, вы не знаете всего: как вы могли догадаться?»

«Послушай, дочь моя, я сейчас тебе скажу об этом, — начал кюре, — это избавит тебя от признания, а даже со мной такое признание было бы мучительным».

«О! Теперь я чувствую, что сама могу вам обо всем сказать, разве вы не посланник Бога, который все знает?»

«Ну что же, говори, дитя, — сказал кюре, — говори, я тебя слушаю».

«Отец мой, — сказала я, — отец мой!..»

И слова застряли у меня в горле, я переоценила свои силы и не могла продолжать.

«Я догадался обо всем, — сказал кюре, — в день отъезда Габриеля. В тот день, мое бедное дитя, я видел тебя, ты же меня не заметила. Ночью меня позвали к умиравшему на исповедь, и я возвращался в четыре часа утра, когда встретил Габриеля, который, как все считали, должен был уехать накануне вечером. Заметив меня, он спрятался за изгородь, а я сделал вид, что не вижу его: в ста шагах дальше, на краю канавы, сидела девушка, спрятав лицо в руки. Я узнал тебя, но ты не подняла голову».

«Я не слышала, отец мой, — ответила я, — потому что была полностью поглощена своим горем».

«Я прошел мимо. Сначала я хотел остановиться и поговорить с тобой. Однако ты сидела с опущенной головой, и это удержало меня: я подумал, что ты, вероятно, слышишь мои шаги, но, как и Габриель, надеешься спрятаться; я продолжал свой путь. Завернув за угол стены сада твоего отца, я увидел, что дверь открыта, и понял все: Габриель не уехал, как все думали, а провел ночь с тобой».

«Увы! Увы! Отец мой, к несчастью, это правда».

«Потом ты перестала ходить в церковь, хотя раньше всегда посещала ее, и я сказал себе: “Бедное дитя, она не приходит, потому что боится увидеть во мне строгого судью, но я ее увижу в тот день, когда ей понадобится прощение”».

Мои рыдания удвоились.

«Ну хорошо, чем я могу тебе помочь, дитя мое?» — спросил меня кюре.

«Отец мой, — сказала я ему, — я хотела бы знать, действительно ли Габриель уехал или он все еще в Париже?»

«Как, ты сомневаешься?..»

«Отец мой, мне пришла в голову ужасная мысль. Габриель написал отцу, что уезжает, чтобы избавиться от меня».

«А что тебя заставляет так думать?» — спросил кюре.

«Прежде всего его молчание. Как бы он ни торопился при отъезде, у него ведь было время написать хоть словечко если не из Парижа, то хотя бы оттуда, где он сел на корабль, а потом уже с места прибытия, если он все еще находится там. Разве он не мог послать о себе весточку? Разве он не знает, что письмо от него — это моя жизнь, а может быть, и жизнь моего ребенка?»

Кюре глубоко вздохнул.

«Да, да, — прошептал он, — мужчина, как правило, себялюбив, и я не хочу никого оговаривать; но Габриель, Габриель! Бедное дитя, я всегда с болью наблюдал за твоей большой любовью к этому человеку».

«Что вы хотите, отец мой! Мы вместе воспитывались, никогда не расставались. Что вы хотите! Мне казалось, будто жизнь будет продолжаться так, как она началась».

«Итак, ты, значит, хочешь знать…»

«Действительно ли Габриель уехал из Парижа».

«Это нетрудно, и мне кажется, что его отец… Слушай, ты мне разрешаешь обо всем рассказать его отцу?»

«Я вручила мою жизнь и мою честь в ваши руки, отец мой, делайте все, что хотите».

«Подожди меня, дочь моя, — сказал кюре, — я пойду к Тома».

Кюре вышел.

Я осталась стоять на коленях, опершись головой на подлокотник кресла, без молитвы, без слез, погрузившись в свои мысли.

Через четверть часа дверь открылась.

Я услышала приближающиеся шаги и голос, сказавший мне:

«Встань, дочь моя, и обними меня».

Это был голос Тома Ламбера.

Я подняла голову и очутилась перед отцом Габриеля.

Это был мужчина сорока пяти — сорока восьми лет, известный своей порядочностью, один из тех людей, что всегда держат данное слово.

«Мой сын обещал на тебе жениться, Мари? — спросил он у меня. — Ответь мне, как ты ответила бы Богу».

«Посмотрите, — сказала я ему и протянула письмо Габриеля: в нем он обещал мне, что через три месяца я приеду к нему, и называл меня своей женой».

«Именно из уверенности в том, что он будет твоим мужем, ты уступила ему?»

«Увы, я уступила ему потому, что он уезжал, и потому, что я его люблю».

«Хороший ответ, — сказал кюре, кивнув головой в знак одобрения, — очень хороший, дитя мое».

«Да, вы правы, господин кюре, — сказал Тома, — ответ хороший. Мари, — обратился он ко мне, — ты моя дочь, и твой ребенок — мой ребенок. Через неделю мы узнаем, где Габриель».

«Каким образом?» — спросила я.

«Я уже давно собирался съездить в Париж, чтобы лично уладить кое-какие дела с моим хозяином. Поеду завтра. Я побываю у банкира, и, где бы ни был Габриель, я ему напишу и отцовской властью заставлю сдержать данное слово».

«Хорошо, — сказал кюре, — хорошо, Тома, а я присоединю свое письмо к вашему и поговорю с Габриелем от имени Бога».

Я поблагодарила их обоих, как Агарь должна была благодарить ангела, указавшего ей источник, где она напоила своего ребенка.

Затем кюре проводил меня.

«До завтра», — сказал он мне.

«О отец мой, — спросила я, — значит, я могу явиться в церковь вместе с моими подругами?»

«Кого же тогда Церковь будет утешать, если не несчастных? Приходи, дитя мое, приходи с верой, ты же не Магдалина и не женщина, взятая в прелюбодеянии, а Бог даже им простил их грехи», — сказал кюре.

На следующий день я исповедалась и получила отпущение грехов.

Еще через день — это была Пасха — я причастилась вместе с моими подругами.

А накануне Тома Ламбер, как и обещал, уехал в Париж.

Прошла неделя; я каждое утро ходила к кюре, чтобы узнать, нет ли вестей от папаши Тома. За всю неделю не пришло никакого письма.

Вечером следующего воскресенья после Пасхи, около семи часов вечера, за мной от имени своего хозяина пришла старая Катрин.