Александр Дюма - Габриель Ламбер

«О, что касается меня, вы прекрасно понимаете, что, если он так богат, я больше недостойна его», — сказала я.

«Мари, Мари, — сказал отец Габриеля, качая головой, — я боюсь, скорее он недостоин тебя».

И он подошел к маленькой рамке с рисунком, сделанным когда-то Габриелем, разбил ее на куски, скомкал рисунок и бросил в огонь.

Я не остановила его, так как в эту минуту подумала об обрывке банкноты, подобранном маленькой пастушкой и лежавшем у меня со времени его отъезда. На нем были написаны слова:

«Подделка банковского билета

карается по закону смертной казнью».

«Что же делать?» — спросила я.

«Пусть погибает, если он уже не погиб».

«Послушайте, — сказала я снова, — попытайтесь получить разрешение моего отца, чтобы я провела еще две недели у вашей сестры».

«Зачем?»

«Зачем? Теперь я в свой черед поеду в Париж».

Он покачал головой и промолвил сквозь зубы:

«Напрасная поездка, поверь мне, бесполезная поездка».

«Возможно».

«Если бы у меня оставалась хоть какая-то надежда, ты думаешь, я не поехал бы сам? К тому же мы не знаем его адреса, как найти его, не обращаясь в полицию, а если обратиться в полицию, кто знает, что может случиться?»

«У меня есть одно средство», — ответила я.

«Найти его?»

«Да».

«Тогда поезжай! Возможно, тебя вдохновляет сам Бог. Тебе нужно что-нибудь?»

«Мне нужно только разрешение моего отца, и все».

В тот же день разрешение было испрошено и получено, хотя и с бо́льшими трудностями, чем в первый раз.

Уже с некоторых пор мой отец плохо себя чувствовал, и я понимала сама, что время было неподходящим, чтобы его покидать, но меня толкало нечто более сильное, чем простое желание.

Три дня спустя я уехала; мой отец думал, что я пребываю в Кане, и только Тома Ламбер с кюре знали, что я отправилась в Париж.

Я заехала в деревню, где был мой ребенок, и взяла его с собой. Несчастная дурочка, я не понимала, что и меня одной будет чересчур много!

Через день я была в Париже.

Я добралась до улицы Старых Августинцев, к гостинице «Венеция»: это была единственная гостиница, название которой я знала. Именно здесь он останавливался; сюда я ему писала.

Там я расспросила о нем; его хорошо помнили: он все время сидел взаперти в своей комнате, постоянно работал с гравером по меди — но не знали, над чем.

Очень хорошо помнили там и о том, что некоторое время спустя после его отъезда из гостиницы приходил какой-то мужчина лет пятидесяти, похожий на крестьянина, и задавал те же вопросы, что и я.

Я спросила, где находится Опера. Мне сказали, как туда пройти, и я впервые пустилась в путь по улицам Парижа.

Вот какой план я составила себе: Габриель ходит в Оперу, я буду поджидать все кареты, которые останавливаются перед ней. Если Габриель выйдет из какой-нибудь из них, я сразу его узнаю, спрошу адрес у слуги, а на следующий день напишу ему, что я в Париже и хочу его видеть.

С первого же вечера моего приезда в Париж я начала приводить свой план в исполнение. Это было неделю тому назад, во вторник. Я не знала, что представления в Опере дают только по понедельникам, средам и пятницам.

Напрасно прождала я открытия театра. Когда я спросила, что означает это отсутствие и света, и публики, мне объяснили, что представление будет только на следующий день.

Я возвратилась в гостиницу, где оставалась весь следующий день одна с моим бедным ребенком; я его видела так мало, что была рада этому уединению и одиночеству. В Париже, где меня никто не знал, я осмелилась, по крайней мере, быть матерью.

Вечером я вышла снова.

Я думала, что смогу подождать у колонн, но полицейские не разрешили мне этого.

Я видела, как две или три женщины ходили повсюду свободно, и, когда спросила, почему им разрешают, а мне нет, последовал ответ, что это цветочницы.

Посреди всей этой сумятицы подъезжало много карет, но я так и не смогла увидеть, кто из них выходит; возможно, там был и Габриель.

Это был потерянный вечер. Значит, придется ждать еще два дня, но я смирилась. Я возвратилась в гостиницу с новым планом.

Он состоял в том, чтобы на следующий день, взяв в руки по букету, выдать себя за цветочницу.

Купив цветы, я сделала два букета и пошла к театру; на этот раз мне позволили ходить свободно.

Я подходила ко всем останавливающимся каретам и внимательно разглядывала выходящих.

Было около девяти часов; казалось, все прибыли, когда вдруг появилась еще одна карета и проехала мимо меня.

За дверцей, мне показалось, я узнала Габриеля.

Меня вдруг охватила такая дрожь, что пришлось опереться на тумбу, чтобы не упасть. Лакей открыл дверцу — молодой человек, похожий на Габриеля, поспешно вышел из нее. Я сделала шаг, чтобы подойти к нему, но почувствовала, что сейчас упаду на мостовую.

«В котором часу?» — спросил кучер.

«В половине двенадцатого», — сказал он, легко поднимаясь по ступенькам лестницы.

И он исчез под колоннадой, а карета быстро удалилась.

Это были его лицо, его голос; но каким образом элегантный молодой человек с непринужденными манерами мог быть несчастным Габриелем? Такая перемена казалась мне невозможной.

И тем не менее по волнению, которое я испытала, я поняла, что это был не кто иной, как он.

Я стала ждать.

Часы пробили половину двенадцатого. Из Оперы начали выходить зрители, кареты отъезжали одна за другой.

К одной из карет подошли мужчина лет пятидесяти, молодой человек и две дамы: молодой человек — это был Габриель — подал руку даме постарше. Та, что была помоложе, показалась мне очаровательной.

Однако он не сел с ней в карету, а только проводил их до подножки, затем, попрощавшись, отошел на несколько шагов назад и стал ждать на ступеньках, когда подъедет его экипаж.

У меня было достаточно времени его разглядеть, и никакого сомнения больше не оставалось: это, конечно, был он. Он шумно проявлял свое нетерпение и, когда кучер подъехал, отругал его за то, что тот заставил его ждать пять минут.

Неужели это был смирный и робкий Габриель? Его ли в детстве я защищала от других детей?

«Куда едет господин?» — спросил лакей, закрывая дверцу.

«Домой», — сказал Габриель.

Карета тотчас же тронулась и, доехав до бульвара, свернула направо.

Я вернулась в гостиницу, не понимая, сплю я или бодрствую и не было ли все, что я видела, сном.

Через день все происходило точно так же. Только на этот раз, вместо того чтобы ждать, когда карета отъедет от выхода из Оперы, я ждала ее на углу улицы Лепелетье; за несколько минут до полуночи карета проехала по бульвару, потом по второй улице справа от меня. Я дошла до этой улицы, чтобы узнать, как она называется: это была улица Тэбу.