Трофим Борисов - Портартурцы

— У нас слабо поставлена разведка. Конно-охотничьи команды плохо организованы. Врага нащупывали, но не изучали его движений, скоплений, род оружия. Каждая команда действует на свой страх и риск.

— В группе наших командующих. заметна растерянность. Какая-то посторонняя мысль гнетет генерала Фока. По-видимому, есть какие-то неутешительные сведения с севера. На самом деле, почему бы оттуда не ударить на японцев непосредственно у Бицзыво? И мы бы поддержали.

— Философия, — сказал Штединг. — В бой вступает одна батарея. Неприятель расстреливает ее…

— Об этом уже говорили, — отозвался поручик Успенский.

— Говорили… Посмотрите, каково теперь моральное состояние стрелков и артиллеристов. Они черт знает что будут плести… И уже плетут… Несли меня на носилках санитары. При каких обстоятельствах я попал на носилки — не помню. В пути очнулся. Санитары стоят и курят. Слышу их разговор:

«Продались, — хрипло говорит один. — Непременно. Смотри ты, как батарею поставили. Бей, японец! А остальные пушки подальше отослали.

— Неужто?

— Разве без оговору можно пускать целые батальоны по открытому месту. Где это видано? Япошек с церемониальным маршем к себе подпустили, а бить не били. Не было пушек, в Наньгуалине их держали, — хрипел санитар.

— Им что! Им только деньги для своих удовольствий и одежу получать».

— Я не выдержал и повернулся. Страшная боль пронзила мою пробитую пулей руку, и я снова впал в забытье… Надо бы найти этого молодчика. Я его узнаю по хриплому голосу.

— Не пытайтесь! — воскликнул Пушков. — Их тысячи, десятки тысяч! Сегодня же утром я смеялся над рассуждениями солдата… Он видите ли, повел бы дело совсем по-иному, чем его начальники. «Я бы, говорит, пошел в атаку на японцев ночью. Каждой роте дал бы участок: изучай его днем до прихода врага, соображай, что каждому делать во время боя. Все канавки, все ямки знали бы у меня стрелки. Потом на эту позицию завлек бы японцев и вдарили бы по ним. Да так, чтобы из наших никто не смел за свою грань выходить, чтобы, значит, своих впотьмах не затронуть. А артиллерии прицел заранее взять. И как только дрогнет враг — сигнал ей, она и пошла бы их шрапнелью осыпать».

— Тут здравый смысл сильно приправлен фантастикой, — усмехнулся штабс-капитан.

— Зато, говорят, канонир второй батареи несколько дней тому назад озадачил своим ответом нашего дивизионного генерала. Фок, по своей привычке вышучивать, спросил канонира, что бы он сделал в данном положении. А тот ему спокойно: сначала отойти к отрогам Самсона. Японцы будут жать на правый фланг — им нужна гора для наблюдений и руководства боем под Киньчжоу. Шесть пушек должно установить для стрельбы по невидимой цели, а две из каждой батареи выдвинуть, но ненадолго. Они привлекут внимание врага, тот выявит свои батареи, а тогда-то стрелять остальным. Ловко! Представьте себе, сколько смекалки в народе!

— И что же?

— Он очень доволен остался ответом. И, по-видимому, этот совет хотел использовать сегодня. Фок приказал «бычьей» батарее стать именно в таком месте, откуда она могла демонстрировать. Но вышла путаница. Некоторые говорят о виновности ординарца, другие — адъютанта… Есть голоса и за то, что сам генерал в поспешности перепутал названия станций… Говорят, Фок сильно боится десанта южнее Киньчжоу и потому держит там внушительные резервы.

Так оно на самом деле и было. Критическое положение, в котором находилась третья батарея во время стычки третьего мая посеяло недоумение среди солдат. Артиллеристы за последние дни часто обсуждали бессмысленные потери батареи. Русские войска Квантунского укрепленного района впервые стали тревожиться за целость крепости, с которой, после перерыва пути и высадки неприятельского десанта, они были крепко связаны. Враг настойчиво наступал, а его не задерживали, ему дали спокойно высадиться на берег, не использовав бурной погоды, да еще ночью.

Вечером двенадцатого мая подул сильный ветер. Вторая полевая батарея получила приказание оставить деревню Наньгуалин и расположиться на Тафашинских высотах. Продвигались медленно. То одно, то другое колесо орудийного передка забегало на высокие кромки канавообразных дорог. Канониры соскакивали со своих мест, поддерживали орудие или зарядный ящик.

Китайские проселочные дороги всегда приносили неприятности артиллеристам. Езда на допотопных повозках, ветер и дождевая вода превращали их, лежавших когда-то на одном уровне с окружающими полями, в глубокие канавы с отвесными стенами. Попробуй тут свернуть или разъехаться со встречными! Дороги-канавы переходят в широкий путь только на перевалах через возвышенности. При въезде в канавообразный участок пути возницы щелкают бичами и кричат, предлагая встречным выжидать на расширениях. Но не всегда это удается. У столкнувшихся сначала идут долгие споры, кому возвращаться обратно, а затем одна из сторон распрягает лошадей и заворачивает оглобли.

Небо было темное, без звезд, ожидалась гроза. Около одиннадцати часов ночи, не доезжая деревни Мондзы, батарея остановилась на Мандаринской дороге. Слева отчетливо был слышен прибой моря. Впереди грохотали орудия. Сверкала молния, — а по склонам гор и увалов торопливо бегали лучи прожекторов.

В этот день утром неприятель усиленно обстреливал город Цзиньчжоу и батареи нашей укрепленной позиции. Еще засветло в Цзиньчжоуский (или Киньчжоуский) залив вошли две неприятельские канонерки с шестью миноносцами и стали вне выстрелов. От бухты Кер двигалась японская пехота. Местоположение японских батарей точно нащупать не удалось, хотя и пускали воздушный змей. Зато неприятель мог прекрасно брать на прицел наши батареи, скученно расположенные на одной высоте.

После обследования боковых дорог пушки второй батареи двинулись влево к морю на выбранную позицию у невысокого холма, защищающего ее от неприятельского обстрела с моря, а зарядные ящики и запасной лафет поставили на пашню в ложбине за одной из Тафашинских высот.

С неба грозно ниспадали стрелы молний. Громыхал гром. Редкие капли дождя ударялись о зарядные ящики. Была отдана команда располагаться на ночлег, но без установки палаток. Ударил ливень. Канониры и ездовые уселись у передков, некоторые забирались под зарядные ящики, стараясь спастись от дождя. Но это не удавалось. Струи воды текли с фуражек за воротник. Земля стала скользкой и вязкой.

Утомленный дневной работой Подковин спасался от ливня у запасного лафета. Сняв шинель, он повесил ее на правое сиденье и сел под своеобразный зонт. Колени его намокли, но голова, спина и грудь оказались хорошо защищенными от ливня.

Через полчаса дождь прекратился. Стрельба затихла. Тревожное состояние улеглось. Канониры достали сухари и, разжевывая их, выбирали места, где можно было бы поудобнее лечь.