Игорь Саврасов - Мальтийское эхо

Перекусив вот так «на скорую руку», женщина снова начала проделывать свои манипуляции. Движения медленные, осторожные: она перекладывала листочки, будто они были раскаленные. Лицо сосредоточенно-напряженное.

— Вот посмотри сюда… Нет, сверху… Что ты видишь?… Четыре капитана… «Порвалась связь времен»…. Гамлет, бедный Павел…

— Ничего, — искренне признался мужчина.

— А так? А если вот еще так…? — Вера пытливо вглядывалась в его лицо и ждала реакции.

— Ничего.

— Ах, какой ты!.. А еще умеет Видеть! — огорченно промолвила Вера.

— Я, пожалуй, пойду вниз к себе, — обиделся Андрей. — А ты тут играй на кроватке со своим зеркалом.

Он встал, но женщина взяла его руку в свою и, виновато посмотрев в глаза, сказала тихо:

— Извини, я сейчас была «злюкой». Посиди еще немного, — и после паузы добавила, — я, Андрей, не люблю «крыжовник»…

Над этими словами, наверное, нужно было поразмыслить, так как в них была какая-то женская проникновенность и недосказанность, но та уже смеялась:

— Я люблю варенье из крыжовника от Анны Никитичны! — и как ни в чем не бывало начала поправлять свои карточки и крутить диски.

Вдруг она запрыгала на кровати, совсем как пятилетняя девочка.

— Вот! Получилось! Ты прав во всем: и Пергамент , и Укладка разделены на две части. Про пергамент было очевидно и раньше (у нас вторая половина), а вот Укладка …

Она продолжила тасовать, крутить и переворачивать.

— Похоже на то, что Гомпеш — последний кто держал в руках Укладку в целом виде, а затем он, осознавая в полной мере ее возможности или нет, зачем-то раздвоил ее. Наверное, это шкатулка и камушки. Камушки попали… во Францию… в руки Наполеона… а футляр… в Россию! Но не к Павлу!.. Неясно… Я устала, отдохну десять минут, — Вера Яновна рухнула навзничь на кровать.

— Иди спать, Андрей, — почти шепотом сказала она, — завтра трудный день: Рабат, пещера… Рано утром, пожалуйста, не буди меня.

— Хорошо. Я утром все равно встану рано, пойду в то место, где мы видели небольшой пляж. Поплаваю. К десяти вернусь в гостиницу. Спокойной ночи!

Мужчина ушел. Прилег на диван с томиком Вайля. Но сон не брал. Отложил Вайля, принялся читать Бродского. Так прошел еще час, пока вязь поэтических образов не соткала пелену дремоты.

Сновидения Андрея Петровича были тяжелые. Сначала приснился Ричард. Он сидел на диване в чалме и шелковом черном халате. И с усами. И точил сабельку. Одна нога в красной турецкой туфле лежала на другой и покачивалась. Он ухмыльнулся и показал взглядом Андрею на вторую ногу. Та была не обута, огромных размеров и с накрашенными красными ногтями. Еще миг и эта нога превратилось в копыто. Копыто стояло в лужице крови… Затем возникла знакомая скала, обрыв, человек на обрыве смотрит в туман, в пропасть. Стоит спиной к Андрею, который в сорока шагах от него. На незнакомце плащ, шляпа, трость. Конечно, это Он ! Вдруг трость его падает в пропасть, мужчина теряет равновесие. Андрей бросает ему свою трость, хочет помочь, что-то кричит. Но трость не долетает и, обратившись в меч, втыкается в камень. «Человек» падает с обрыва, и на секунду плащ приобретает вид парящей черной птицы. А шляпа слетела с головы, упала на край обрыва и, обернувшись змеей, поползла в сторону Андрея…

Наконец-то пробуждение. Андрей Петрович встал, раздвинул шторы. Ясно, солнечно. Море, а над ним покой. Ни волн, ни чаек. Мужчина наспех умылся, почистил зубы и поторопился на пляж.

Какое блаженство, отбросив дурной сон, пробежать босиком по еще прохладному влажному песку и окунуться с головой в воду как в другую жизнь! А вынырнув, сначала посмотреть в морскую даль, затем, оглянувшись, увидеть на прибрежной асфальтовой дорожке стайки людей, совершающих утреннюю пробежку, и наивно уверовать вместе с ними, что здоровый образ жизни непременно толкнет к здоровому образу мыслей, укрепит дух, очистит душу, и эта асфальтовая дорожка приведет к счастливому финишу.

Андрей поплавал, вышел на берег и улегся животом на песчаную перину, надеясь, подобно Антею, вобрать от земли силы. Легкая дрема действительно подарила чувство полноты энергетического запаса.

Вдруг мужчина почувствовал, как ему на спину сыпается песок. Он резко отжался на руках и, повернув голову, увидел Веру, стоявшую над ним.

— Зачем ты, нимфа, бросаешь на меня горсти земли? — как обычно мгновенно сострил Андрей. — И почему рано встала?

— Мне приснился ужасный сон. А тебя вот нашла и… рада, — женщина улыбалась и посыпала песком.

— Я умею разгадывать сны. Расскажи, — мужчина сел, оттряхивая песок с живота.

— Я будто бы стою на обрыве, неожиданно громадная черная летучая мышь подхватила меня, усадила на свой плащ-крылья и понесла в бездну! Жуть… — она присела рядом.

— Это просто. Это проявление коллективного бессознательного… — Андрей говорил с юмором, хотя в сердце «заскребли кошки».

— У меня был похожий сон. Мы с тобой трудовой коллектив — вот и сны снятся одинаковые, — мужчина сделал паузу и продолжил с иронией, — Коллектив переусердствовал с погружением в бездны исторических тайн. А что говорил Г.Н?

— Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя!

— Вот и вся психоаналитика! — Андрей сделал серьезное лицо, — скажи, мы выполняем волю Пославшего нас или свою прихоть; и любопытство свое удовлетворяем; и гордыню свою тешим? Понимаешь: Любить, Верить — гореть огнем! Нитей накала недостаточно…

— Господи, ты снова философствуешь и нудишь! — огорченно сказала женщина. — Как в тебе это уживается? Тонкое живое остроумие, глубокая ироничность и занудство.

Андрей Петрович ничего не ответил, и лишь спросил:

— Купаться пойдешь? Нет?

— Нет, я не очень люблю это, — она внимательно посмотрела на мужчину, — ни купаться, ни обсуждать «крыжовник», ни философствовать впустую.

Андрей ушел плавать. Выйдя из воды, он не направился к Вере, а стал прогуливаться по кромке воды, чтобы обсохнуть.

Женщина рассматривала его. Высокий, поджарый, ни живота, ни лысины. Крепкие руки с длинными красивыми пальцами. Хорошая стрижка, с пробором по середине, волосы пепельные, «мелированные» естественной сединой. О возрасте, характере и судьбе говорят глаза: большие, круглые, чуть навыкате и почти всегда грустные и усталые; они светло-голубые от природы, но от раздумий и иронии чаще бесцветные, как морская вода на глубине. Общий вид портят большие уши, полноватые женственно-чувственные губы и крупные, видимо больные, колени. Чуть выступающие скулы, многочисленные морщины, особенно на высоком лбу и вокруг глаз, она отнесла к привлекательным чертам мужской внешности. Но иногда лицо совершенно менялось, становилось ледяным, жёстким и губы утончались, кривились змеёй в равнодушной брезгливости! Глаза индевели, прикрывались веками, будто рыцарь опускал «забрало».