Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

Сенешаль беспрекословно покинул помещение; за ним последовали двое других членов курии комитис. Когда за ними закрылись двери, голос Рамона Беренгера зазвучал серьёзно и отстранённо.

— Ну что ж, — начал он. — Сядьте, пожалуйста, и объясните, что за дело неотложной важности, из-за которого вы заставили выгнать моих доверенных людей?

Монкузи сел на кушетку справа от графа и начал рассказ. Граф слушал внимательно и серьёзно. Закончив рассказ, советник поспешил дать собственное объяснение произошедшему.

— Так вот, сеньор, дело в том, что коварный мавр, пользуясь ночной темнотой, подсунул нам вместо золота какой-то дрянной сплав, так что его не получится переплавить в новые монеты.

— Как могло случиться, что никто этого не заметил?

— Позвольте напомнить, граф, сумма была огромной, мы слишком спешили, стараясь как можно скорее покончить с этим делом, а подделка оказалась настолько качественной, что никому и в голову не пришло бы ничего заподозрить. У них хорошие чеканщики, а сарагосские и джафарские манкусо весьма высоко ценятся и широко используются.

Граф задумчиво погладил себя по подбородку.

— Если мы не найдем выход из этой ямы, нам грозит полное разорение, — произнес он наконец.

Бернат помолчал, выжидая, пока граф проникнется своим отчаянием, чтобы затем сыграть роль спасителя и вернуть себе таким образом утраченное доверие.

— Мне кажется, я знаю средство, как выбраться из этого затруднительного положения, — заявил советник. — Именно поэтому я и сказал, что нам лучше остаться наедине.

— Я слушаю вас, Бернат.

— Итак, я предлагаю следующий план. Если я скажу что-то такое, что вам не понравится, дайте мне знать, сеньор.

Граф кивнул, и коварный Монкузи стал излагать свой план.

— Перед нами стоят две задачи: во-первых, вернуть деньги, а во-вторых, спасти репутацию графства и честь Барселонского дома.

— Умоляю вас, не тяните!

Бернат вновь почувствовал себя хозяином положения.

— Мавр обвёл нас вокруг пальца, подсунув вместо зайца кота. Но если об этом узнают, мы станем всеобщим посмешищем. В то же время, евреи, как известно, имеют исключительное право чеканить монету, ещё ваш дед пожаловал им эту привилегию.

— Никак не возьму в толк, куда вы клоните?

— Когда еврейские менялы взяли наши мараведи, они понятия не имели, что те фальшивые, и расписались за них, как за настоящие.

— И что же дальше?

— А то, что получается, лишь они имели возможность подменить деньги. Судите сами: когда они взяли их на переплавку, они ничего не сказали, а теперь, спустя две недели, вдруг закричали, что деньги фальшивые.

Глаза Рамона возбужденно заблестели.

— Вы меня понимаете? — проворковал коварный советник.

— Кажется, я улавливаю смысл вашей идеи.

— Все просто. Вы не должны слушать их оправданий. Мараведи, которые им передали, были настоящими, об этом имеется соответствующий документ; и если уже у них настоящие мараведи превратились в фальшивые, то это их проблема, а вовсе не ваша.

— Бернат, я всегда знал, что вы — кладезь идей, и сегодня вы в очередной раз это доказали.

— Есть кое-что ещё, сеньор.

— Ещё что-то?

— Мы должны пустить в народ слух о том, будто бы евреи пытались обокрасть графство и подорвать благосостояние его жителей. Тогда ваши подданные обрушат свой гнев на евреев, что всегда было для них лучшим развлечением, им в голову не придет винить в своих бедах кого-то другого.

— И что же дальше?

— Тогда мы потребуем у них деньги. Именно на них ляжет вся ответственность, и им ничего не останется, как выплачивать долг в течение многих лет. Как вы понимаете, если людям придётся выбирать между графом и презренными евреями, они не станут долго раздумывать, и тогда евреям мало не покажется.

— Если мы благополучно выберемся из этой истории, Барселона будет вам премного обязана, друг мой; и все же меня тревожат кое-какие сомнения. Мне бы не хотелось, чтобы жители Каля ополчились на графа, ведь как-никак они тоже мои подданные, к тому же весьма выгодные.

— Не беспокойтесь, никогда они против вас не восстанут. Все, что им нужно — спокойно заниматься своими делишками, и чтобы их никто не трогал, а в Барселоне они все это имеют. Так что утрутся и будут молчать или, в крайнем случае, обвинят в своих бедах кого-нибудь другого. Поверьте, ещё не было случая, чтобы хоть одна еврейская община в Кастилии взялась за оружие. Они смирные, как бараны, привыкли бегать и прятаться ещё со времён Тита.

— И на кого же вы собираетесь возложить вину? — спросил граф.

— На того, кого мы и должны обвинить: на Баруха Бенвениста, даяна Каля. Этот еврей занимает в общине высокое положение, и если мы отсечём голову змее, проблема будет решена.

— И как вы собираетесь обосновать подобное?

— Сеньор, в нашем своде законов, а теперь еще и в вашем «Уложениях» ясно сказано, что «меняла, который не в состоянии выполнить свои обязательства, должен быть повешен над собственным столом». Так разве не заслуживает виселицы злодей, пытавшийся обмануть графа?

Рамон Беренгер не стал долго раздумывать.

— Действуйте, Бернат.

— Сеньор, я бы советовал действовать весьма осторожно. Нельзя спешить, никто не должен усомниться, что вы действуете строго в рамках закона. Дайте им время, пусть расслабятся и поверят, что вы смирились с потерей денег.

— Только никому ни слова, Бернат.

— Сеньор, не забывайте, что именно я предложил удалить ненужных свидетелей нашего разговора, — напомнил советник.

— А теперь возвращайтесь к своим делам, и если настанут трудные времена, помните, что граф — навсегда ваш должник.

Монкузи благоговейно поклонился, насколько позволяла его тучность, и удалился, радуясь, что вышел сухим из воды и восстановил свое доброе имя.

Итак, жребий был брошен. Баруху Бенвенисту предстояло стать козлом отпущения в этом грязном деле, а евреи, как всегда, оказались виноваты в том, что грандиозные планы с таким треском провалились.

В саду возле колодца установили хупу [33] Хупа — балдахин, под которым еврейская пара стоит во время церемонии бракосочетания. , а под огромным каштаном, где Барух так любил вести летними вечерами философские и религиозные споры с Эудальдом Льобетом и где давал Марти советы, как вести дела, теперь стоял большой стол, уставленный всевозможными яствами.

Приглашенные на церемонию гости один за другим съезжались в дом. Их встречали старшая дочь хозяина, Эстер, уже пятый месяц ожидающая ребенка, и ее муж Биньямин Хаим, приехавшие на свадьбу из Бесалу, а ее мать Ривка вместе со служанками одевала и причесывала среднюю дочь, готовя ее к свадебному обряду. Меняла и каноник сидели в кабинете, ожидая брачной церемонии со странной смесью радости и печали.