Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

— Кажется, его имя — Барух Бенвенист.

Но тут им пришлось прервать разговор, поскольку снаружи послышался шум и карета замедлила ход — путешествие подошло к концу. Рамон отдернул просмоленную кожаную шторку, и его взору предстал внушительный каменный замок.

Подъемный мост начал медленно опускаться; навстречу графу вышел весь гарнизон во главе с алькальдом.

Возница присвистнул и натянул поводья; лошади нервно забили копытами; процессия остановилась, и венценосная чета вышла из кареты. Алькальд вышел вперед и учтиво, но с достоинством поприветствовал графа и графиню.

— Ваши светлости, капеллан молится о здоровье старой графини, — сообщил он. — Лекарь не отходит от неё ни на минуту, но боюсь, она уже не поправится.

— В таком случае, сеньор, не будем терять времени.

С этими словами Рамон Беренгер I, граф Барселоны, Жироны и Осоны, вошёл под своды опочивальни. Впереди шёл паж, звоня в колокольчик, а за ним следовали Альмодис и капитан стражи.

Комната, где лежала Эрмезинда, находилась в крыле здания, противоположном тому, где размешался гарнизон.

При виде их стражник, охранявший вход в спальню, быстро отошел в сторону. В большой комнате царил полумрак, и глазам графа потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к темноте. Наконец, он смог разглядеть иссохшее тело, на огромной кровати под балдахином оно казалось совсем крошечным. Лицо графини было бледным, будто выточенным из алебастра. Рядом с ней сидел незнакомый мужчина; судя по одежде и массивному перстню с аметистом на безымянном пальце правой руки, лекарь. Когда в спальню вошел граф, лекарь сжимал в пальцах запястье умирающей, проверяя частоту пульса. С другой стороны ложа сидел священник и непрестанно молился, держа в руке склянку с елеем.

В эту минуту лекарь осторожно положил на кровать руку умирающей и, взглянув в лицо ее соперницы, молча покачал головой.

Эрмезинда умирала, но за тот краткий промежуток времени между последним ударом ее сердца и тем мгновением, когда ее душа покинула бренное тело, перед ее глазами промелькнула вся бурная и насыщенная жизнь.

Она увидела лица своих родителей, Роже I и Аделаиды де Гавальда, пришедших поддержать ее в эту печальную минуту, потом перед ее взором встал любимый Каркассон, принеся с собой незабываемый запах детства. Затем она ощутила незримое присутствие своего мужа, Рамона Борреля, с которым делила все тяготы власти, присутствуя на собраниях и судебных тяжбах, участвуя в военных кампаниях, даже в походах в Аль-Андалус. Вспомнились ей и оба регентства: первое — при малолетнем сыне Беренгере Рамоне, прозванном Горбуном, второе — при внуке, Рамоне Беренгере I, причинившем впоследствии столько хлопот.

Увидела она и других своих детей, Борреля и Стефанию, благодаря ее замужеству Эрмезинда заключила союз с нормандцем Роже Тоэни. Несмотря на все причиняемые им неприятности, она вынуждена была признать, что во многом благодаря Роже в конце концов удалось покончить с пиратством на Средиземном море, а главное, сдерживать набеги Аль-Мувафака, шакала из Дении.

Среди призрачных лиц мелькнуло и лицо ее соседа, Уго де Ампурьяса, с которым они столько спорили из-за земель Ульястрета. Были здесь и ее верные сподвижники; многие из них уже ушли в мир иной, другие теперь служили ее внуку. Увидела она и своего брата Пера Роже, ставшего епископом Жиронским, и аббата Олибу, епископа Вика, аббата Риполя, и своего сенешаля Эльдериха д'Ориса, и смертельного врага, Мира Гериберта. Затем перед ее взором встали ее детища, монастыри: мужской Сан-Феликс в Гиксольсе и женский Сан-Даниэль в Жироне. Но в последний миг, заслонив всех остальных, перед ней предстала ненавистная Альмодис де ла Марш, за которую ей пришлось просить Папу, ради мира в графствах.

Сколько прекрасных надежд оказалось разбито, сколько сил потрачено впустую! В глубине души она знала, что в тот последний миг, когда ей предстоит умереть, чтобы возродиться для новой жизни, ей придется простить Альмодис, отбросив свою глупую гордость, которая лишь мешает воспарить к престолу Всевышнего. Скрепя сердце она подняла руку в благословляющем жесте; никто даже представить не мог, чего ей это стоило: она не собиралась позволить этой шлюхе помешать ей вознестись к вершинам вечной славы.

Рамон Беренгер попросил всех удалиться. Рядом с ним осталась только Альмодис. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел в эти минуты его лицо. Никто даже помыслить не должен, как глубоко он скорбит; более того — страдает от угрызений совести. Только теперь он по-настоящему осознал, как любила свои графства предводительница их рода, как заботилась о них эта женщина, такая маленькая и хрупкая с виду, но при этом обладавшая несокрушимой силой духа, с какой отвагой отстаивала она его права в далёкие дни детства, с какой безграничной страстью она его защищала, и какой чёрной неблагодарностью он ей за это отплатил. Очертания ее крошечной фигурки едва угадывались под роскошным одеялом; трудно было поверить, что в этом тщедушном теле таились такая сила духа, упорство и отвага, которым позавидовали бы многие мужчины. Рамон Беренгер взял в руки распятие и вложил в ее холодеющие пальцы. Затем, тяжело вздохнув, произнёс надломленным и хриплым голосом:

— Покойтесь в мире, Эрмезинда Каркассонская, дорогая бабуля.

Голос Альмодис прозвучал прямо за его спиной:

— Покойтесь в мире, и пусть пребывают в мире все те, кого вы оставили на земле. Пусть Господь в своей милости примет вас в свое лоно, но не пытайтесь править небом, как вы правили своими графствами. — Потом она наклонилась к самому уху умершей и чуть слышно прошептала: — Теперь они мои, сеньора.

Следствие длилось недолго. Уже через две недели Баруху вынесли приговор, который заставил содрогнуться весь Каль, обитатели квартала долго ещё не могли успокоиться, передавая из уст в уста ужасную новость. Лишь немногие жители Каля остались верны семье Бенвенистов; для большинства собственное благополучие оказалось важнее чувства долга и солидарности, и они не задумываясь покинули своего даяна в роковую минуту. Марти был ошарашен, он всеми силами старался поддержать сраженную горем Руфь. Девушка как потерянная бродила по дому, удрученным видом причиняя ему невыносимые муки. Последней каплей стало оглашение приговора, по приказу вегера его зачитали на всех улицах и площадях Барселоны. Оглашение приговора вызвало такую волну гнева, что пришлось выставить у ворот Каля вооруженную стражу, чтобы разъярённые евреи не бросились на штурм ратуши.

Граф рассудил, что достаточно обвинить евреев, но стоит освободить их общину от наказания, иначе некому будет выплачивать долг. Ради блага Барселоны процветающие торговцы вроде Елеазара Бенсахадона и Ашера Бен Баркалы должны быть неприкосновенны.