Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

Приговор гласил:

Барселона, 4 октября 1058 года от Рождества Христова.

Я, Рамон Беренгер I, граф Барселоны, Жироны и Осоны, именем Божиим заявляю:

Следствие, возбужденное против Баруха Бенвениста, даяна Каля Барселоны, постановило признать его виновным в хищении графского достояния в количестве тридцати тысяч мараведи и в попытке мошенничества и изготовления фальшивых денег.

По решению курии комитис, возглавляемой достопочтенным Понсом Бонфийем, и в соответствии с законом, приговариваю вышепоименованного Баруха Бенвениста к смертной казни через повешение, конфискации всего имущество и изгнанию из города всех членов его семьи в течение тридцати дней с момента оглашения приговора.

Учитывая важность для города еврейской общиной, моей особой милостью предоставляю ей отсрочку для выплаты долга и процентов сроком на десять лет. При этом строжайше запрещаю любое нападение на жителей Каля или их имущество. Каждый, кто посмеет ослушаться, будет приговорен к пятидесяти ударам палок на площади.

Гражданин Барселоны Барух Бенвенист будет повешен на пеньковой веревке, пока не испустит дух. Виселица будет установлена напротив ворот Регомир. Казнь состоится десятого декабря 1058 года, после полудня.

Подписано:

Рамон Беренгер, граф Барселонский

Когда Марти услышал о приговоре, он оцепенел. Руфь заперлась в своей комнате, безутешно рыдая, а Марти бросился в дом Бенвениста, где уже вовсю обсуждали ужасную новость. Обитатели дома складывали в корзины одежду и личные вещи — единственное, что им было позволено взять. Ривка лежала в постели, а Эстер сновала из комнаты в комнату, наблюдая за погрузкой вещей. Слуги молча входили и выходили; в доме дежурили стражники, следившие, чтобы никто не вошёл в кабинет менялы и ничего оттуда не вынес. Башева подошла к нему и шепотом спросила о сестре.

— Успокойтесь, доверьтесь мне, — мягко произнёс Марти. — Завтра я постараюсь увидеться с вашим отцом и сделаю все, о чем он меня попросит; скажите вашей матушке, чтобы она не беспокоилась на этот счёт.

В эту минуту к Марти подошел раввин Меламед и сказал, что хотел бы поговорить с ним. Они отправились под каштан, видевший за свою долгую жизнь столько счастливых минут.

— Ну что ж, друг мой, — заговорил свекор Башевы, — надеюсь, вы понимаете, что из-за возложенной на меня миссия я чувствую себя не в своей тарелке. Тем не менее, меня обязывает к этому долг раввина и отца Ишаи, и я должен исполнить его с величайшей деликатностью.

— Я вас слушаю.

— Никто об этом не говорит, но все знают.

— Что именно?

— Наш народ отличается сдержанностью и умением молчать, — начал издалека раввин. — Кроме того, многовековой опыт выживания научил нас не вмешиваться в жизнь окружающих.

— Я вас не понимаю.

— Возможно, в Барселоне действительно никто ничего не замечает, но только не в Кале.

— Не могли бы вы выражаться яснее? — попросил Марти. — Я никак не пойму, куда вы клоните.

— Все очень просто: нам известно, что Руфь, младшая дочь Баруха, живет в вашем доме. До сих пор это никого не касалось, учитывая, что Барух изгнал ее из своего дома после известного нам досадного случая, и честь дома Бенвенистов была спасена. Однако после ареста моего свата все серьёзно осложнилось. Сегодня утром я разговаривал с Биньямином Хаимом, мужем Эстер, и его решение прозвучало для меня, как гром среди ясного неба. Как вы знаете, он происходит из очень почтенной семьи, весьма известной в Бесалу. Так вот, он готов принять свою тёщу Ривку, но решительно отказался взять к себе Руфь. Вы же знаете, как быстро разносятся слухи. Одно дело — быть зятем казнённого, безвинно осуждённого за чужие грехи, и совсем другое — принять в дом опозоренную женщину, не имеет значения, насколько она виновата в своём бесчестье. Что же касается Башевы, то после свадьбы она, как замужняя женщина, переходит в семью мужа, а Эстер вошла в семью Хаимов. Так что к ним обеим приговор отношения не имеет.

Марти побледнел.

— Я удивлен, куда девалась ваша пресловутая солидарность! Мне бы не хотелось плохо думать обо всем еврейском народе из-за подлости некоторых его представителей. А впрочем, не беспокойтесь, я сам этим займусь.

— Право, не стоит думать о нас так плохо. Людское мнение переменчиво. Быть может, потом, когда все уляжется...

— Я все понимаю, — ответил Марти. — Поверьте, я вовсе не имел в виду вас: вы ведь всего лишь посланник.

После этого разговора Марти покинул дом, пообещав Ривке и Башеве, что скоро вернется.

У него накопилось столько дел, что трудно было разобраться со всеми. Едва выйдя за ворота Каля, он тут же направился в собор, чтобы поговорить с Эудальдом.

Каноник, уже оповещенный об этой драме, принял его в своих личных покоях.

— Поистине ужасные времена, друг мой, — со вздохом произнёс священник.

— А главное, несправедливые. Кто-то решил сделать Баруха козлом отпущения.

— И я даже догадываюсь, кто именно. Хотя мой опыт общения с сильными мира сего говорит, что это может быть кто угодно. У победы тысячи отцов, а поражение — всегда сирота.

— Этот человек — самый изворотливый и скользкий мерзавец, какого я встречал в жизни. Нынешний гнев заглушил даже прежнюю ненависть. Просто удивительно, как ему удалось заслужить расположение графа.

— Так я вам отвечу. Главным его оружием стала лесть; это знает любой придворный, желающий добиться успеха. Как известно, властитель может месяц прожить без пищи, неделю — без воды, и ни единого дня — без лести. Заклинаю вас: берегитесь его, не спускайте с него глаз ни на минуту. Он ни о чем не забыл, ему известно, как вы жаждете отомстить, и при первой же возможности он нанесет вам удар в спину. Но давайте лучше поговорим о наших делах. Что вы теперь собираетесь делать?

— Меня сжигает такой пожар, что я не знаю, как его погасить, — признался Марти. — Не знаю, как поступить, и потому пришёл просить вашего мудрого совета. Но с чего начать?

Священник задумался над ответом.

— Ну, положим, про один огонь мне известно: это Руфь. Я знаю, с каким уважением вы к ней относитесь, но позвольте заметить: обстоятельства сложились так, что у вас появилась возможность устроить свою жизнь, а вы сами топчете свое счастье. Хотя, что и говорить, и на этом пути тоже есть трудности, и пока что непреодолимые.

Марти ошарашенно застыл.

— Но я никогда не говорил вам... — растерянно пробормотал он.

— Я столько всего пережил, Марти, и мои волосы давно поседели. Было бы странно, если бы я не знал о той болезни, что рано или поздно настигает любого. Я знаю, что вы любили Лайю, но Лайя умерла, а жизнь продолжается.

— Ну что ж, признаю, возможно, Лайя была лишь мечтой моей юности, сильно приукрашенной своей недоступностью и долгой разлукой; быть может, я и в самом деле слишком долго цеплялся за эту мечту. Ее смерть стала для меня страшной трагедией и оставила в моей душе глубокий след, я буду помнить о ней всю жизнь. Но эта девушка пробудила в моем сердце те чувства, которые, казалось, никогда уже не вернутся. Я никогда не встречал такой, как Руфь, с ее чувством справедливости, собственным взглядом на жизнь, жизнерадостностью и умением в любых обстоятельствах находить что-то хорошее. Она вернула в мой дом, ставший выжженной пустыней, тепло и уют; ее присутствие разбудило во мне чувства, которые я считал умершими, — тут Марти ненадолго замолчал. — А впрочем, что об этом говорить: ведь все равно нам не суждено быть вместе. Слишком многое нас разделяет.