Карен Мейтленд - Убить сову

Она вернулась к кровати и попыталась выпрямить ноги Османны, но та снова сжималась и яростно трясла головой.

— Это просто спазмы... месячные.

— Бедняжка, — я погладила мокрые от пота волосы. — Никогда не видела, чтобы от месячных было так плохо. Должно быть, это лихорадка или малокровие. Ты в последние недели почти ничего не ела. Всё эти никчёмные книги...

— Да, спасибо, Беатрис, — отодвинула меня Целительница Марта, — может, пойдёшь посмотришь, не надо ли отвести Хильду обратно в постель? — она кивнула в сторону старухи, которая брела в нашу сторону, явно заинтересованная тем, что здесь происходит.

Кровать, где лежала Османна, как и все остальные в лечебнице, с трёх сторон огорожена довольно высокими деревянными панелями, так что через них трудно заглянуть, и когда я отвела ту женщину в постель, Целительница Марта разместилась с единственной свободной стороны, закрывая Османну от чужих взглядов. Каждый раз, как я подходила ближе, Целительница Марта посылала меня за чем-нибудь — тряпкой, водой или настойкой от боли. Но я слышала стоны Османны и успевала заметить, как её спина изгибается и снова расслабляется, когда боль слабеет.

И тут меня осенило. Я сама испытала такую боль, не раз и не два, а целых семь раз, и очень хорошо знала, что это означает. Османна потеряла ребёнка. Но как такое возможно? Она сама ещё ребёнок, да и как можно забеременеть в бегинаже? Она никуда не выходила, только если заставляли, и всегда с группой бегинок. Если она носила ребенка — значит, уже пришла к нам с ним. Может, потому отец и отослал её сюда?

Я стояла за деревянной панелью кровати, в тени, когда Целительница Марта заговорила — тихо, чтобы не услышали другие пациенты.

— Османна, почему же ты не пришла ко мне? Думала, мы тебя выгоним, если узнаем? И поэтому решила избавиться от ребёнка?

Сердце у меня упало, я пошатнулась и чуть не ударилась о боковину кровати. Так это не выкидыш. Эта девушка сама пыталась убить своего ребёнка.

— Я не... так получилось, — выдохнула Османна. — Я не могла...

Целительница Марта ещё ниже склонилась над кроватью.

— Послушай, дитя. Я тебя не осуждаю. Если тут и есть грех, то наш. Нам надо было объяснить, что мы никогда тебя не прогоним. Ведь бегинаж — это убежище. К нам в «Виноградник» в Брюгге приходило много женщин, у которых дети не от мужей, или вовсе без мужа. И мы помогали им и растили их детей. Они боялись так же, как ты, и поступили бы так же, если бы им не к кому было обратиться.

— Вы не понимаете, я не... — всхлипнула Османна.

— Дитя, я уже почти пятьдесят лет врач, и понимаю, когда плод теряют непроизвольно и когда это делается умышленно. Я не стану спрашивать, кто это с тобой сделал, надеюсь, это произошло вне наших стен, но ты должна рассказать обо всем, иначе я не смогу тебе помочь. Если не расскажешь, ты можешь лишиться и собственной жизни, поверь.

Османна снова застонала, изогнулась от боли так, что заскрипела кровать, но теперь мне её не было жалко. Пусть мучается, она заслужила.

— Целительница Марта, понимаете, я не смогла бы... не смогла... это не как с теми женщинами... Мне нельзя было это родить. Его надо было изгнать из меня. Это не человеческий ребёнок... Это было чудовище, демон... Он рос во мне. И никто не мог мне помочь... Мне так жаль, так жаль...

— Ну, тише, что сделано, то сделано, — мягко сказала Целительница Марта. Вижу, тебя проткнули чем-то острым, но больше ничего в тебя не попало? Трава или камень? Тебе давали пить какое-нибудь зелье? Никто тебя не осуждает, но ты должна точно рассказать, что случилось.

Я отшатнулась и бросилась прочь из лечебницы, не беспокоясь о хлопнувшей двери. Мне всё равно, если кто-то проснётся, только бы находиться от неё подальше.

Не винить её? Как я могла её не винить? Убивать собственного ребёнка в чреве, что за женщина способна на такое? Разве она не знала, как трудно зачать? Не знала, какое это чудо, не знала, что многие женщины готовы все отдать, лишь бы иметь ребенка? Ребенка, которого ты выносила и родила, крошечную хрупкую жизнь, которую никто у тебя не отнимет.

Я хотела только этого — своего собственного ребёнка. Дети есть у сотен и тысяч женщин, и часто не один или двое, а пятеро, семеро, даже дюжина. А я мечтала об одном, это не так уж много. И вот, Османна отбрасывает мою мечту как ненужную тряпку. Она могла бы отдать его мне. Если она не хотела ребёнка, я бы с радостью забрала его и любила бы больше всех на свете. Она убила ребёнка, который мог бы быть моим. Она убила моё дитя.

Я шумно ворвалась в комнату, которую делила с Пегой, и та заворочалась в кровати.

— Какого чёрта... Это ты, Беатрис?

— Не спишь? — спросила я.

Она что-то проворчала в ответ.

— Ты знаешь, что сделала Османна? Что эта шлюха... — я металась по тесной комнатушке.

— Господи, Беатрис. Сейчас ночь! Прекращай тут топтаться и ложись спать. — Пега натянула на голову одеяло.

Я села на край своей кровати и почти сразу же вскочила — я была слишком зла, чтобы успокоиться.

Пега с усилием поднялась и села в постели, планки кровати протестующе заскрипели.

— Ну, в чём дело? — проворчала она. — Можешь рассказывать, зачем разбудила. Ты же всё равно не дашь мне спать.

Я снова села, на этот раз в ногах её кровати, и принялась рассказывать, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Она ничего не сказала, когда я закончила, и на минуту мне показалось, что Пега опять уснула. Огонь в очаге почти погас, я с трудом различала её лицо.

— Ну, что скажешь? — не выдержала я.

— А как девочка, с ней всё хорошо? — серьёзно спросила Пега.

— Что? Да какая разница? Ты что, не слышала? Она же убила своего ребёнка.

— Слышала, — вздохнула Пега. — Бедная малышка. Должно быть, перепугана до смерти.

— Ты не возмущена?

— С чего бы? Многим женщинам приходилось делать такое, и всем это далось непросто. Они прекрасно знали, что могут умереть. А если выживут, то боятся, что их повесят, если все откроется. Мне жаль любую женщину, вынужденную пойти на такое. И только подумай, Османна молчала все это время! Теперь мы знаем, что ее тревожило.

Реакция Пеги меня поразила. Я думала, она будет разгневана, как и я.

— Ты говоришь о дочери лорда д'Акастера, Пега. Забыла, что ее семья сделала с твоей? Эта маленькая паршивка ничуть не лучше своего отца, даже хуже, намного хуже.

Она не успела ничего сказать: в дверь тихонько постучали. Я открыла, и в комнату заглянула Целительница Марта.

— Так и знала, что ты здесь, Беатрис. — Она осторожно вошла в комнату, тронула край моей кровати. — Можно мне присесть?

Я не ответила, и она села, приняв это за согласие. Она тяжело дышала. Я слышала только её хриплое дыхание и яростное биение собственного сердца. Если Целительница Марта хотела от меня извинений за шумный уход — ей придётся долго ждать.