Карен Мейтленд - Убить сову

— Не ври мне, женщина, — выкрикнул я. — На огне ты варишь какое-то смертельное зелье. Какое зло ты собираешься с ним сотворить? Я указал на череп, и, к своему стыду, увидел, как дрожит моя рука.

Старуха усмехнулась.

— Разве ты не знаешь, на Самайн все очаги должны быть погашены и снова зажжены от особого огня, чтобы мы могли пережить тёмную зиму [18]? — Она подняла вверх наполненный огнём череп. — Ты же священник. Неужто боишься старой мёртвой кости? Какое зло она может тебе причинить?

В незрячих глазах черепа плясал огонь. Я не мог оторвать от него взгляд. Меня так и тянуло подойти поближе к старухе, но никто из нас не двигался. Такой маленький череп вполне может быть и детским. Я плотно закрыл глаза. Святой Михаил и все архангелы, защитите меня.

— Значит, это голова маленького мальчика? Это Оливер... Что ты наделала, старая ведьма? Где остальные части его тела? А плоть, как ты смогла так быстро счистить её с костей, он ведь только три дня как мёртв? — В животе поднималась волна тошноты. — Господи, неужто ты сварила и съела... Ты это сделала? Говори правду, чудовище, говори, что ты сделала с этим ребёнком!

Я прыгнул вперёд, размахивая железным крестом перед этим дьявольским лицом. Крест задел её щёку, старуха опрокинулась наземь, череп выпал и покатился к ногам, рассыпая горящий трут. В одно мгновение юбка старухи вспыхнула.

Я испуганно стоял, глядя, как языки огня вырываются в темноту. Ведьма корчилась на траве, кричала, умоляя помочь. Я не двигался, заворожённый жёлтым пламенем. Старуха отчаянно перекатывалась в траве, пытаясь придавить своим телом огонь. Прошла, кажется, целая вечность. Я стоял неподвижно, старуха каталась по земле, сбивая языки огня, лизавшие её тело. Наконец огонь погас, и мы остались в темноте.

Старуха не двигалась. Я уже решил, что она мертва, когда услышал стон. Я упал на колени, перевернул её на спину. В воздухе повисла вонь горелых тряпок. В темноте невозможно было разобрать, сильно ли обгорела старуха, но я различал блеск направленных на меня глаз.

— Бог наказал тебя за обман, Гвенит. Бог поразил тебя огнём за твои ужасные дела. Ты кричала от боли в огне, представь же, как ты будешь целую вечность кричать в адском пламени, оно в тысячу раз горячее земного огня.

В руках я всё ещё сжимал железный крест. Я поднёс его к губам ведьмы в неком подобии поцелуя.

— Если ты сейчас солжёшь, твоя душа отправится прямо в ад. Если скажешь правду, я стану молиться, чтобы облегчить страдания, которые тебя ждут. А теперь, Гвенит, я приказываю — скажи, что ты сделала с ребёнком, украденным из могилы. Покажи, где найти его тело, хотя бы кости, чтобы вернуть их скорбящей матери. Не то тебя повесят, я отправлю прямо в ад твою злобную душу.

— Ребёнка... забрали... из могилы? — судорожно выдохнула старуха.

— Ты сама знаешь. Это ты утащила его, ведьма. Это его череп.

Она затрясла головой.

— Нет, нет... это череп моей дочки... матери Гудрун... моя дочь приносит нам огонь... Я любила свою дочь... я сохранила её рядом с нами... не могла оставить её одну в холодной могиле...

— Ложь, — закричал я.

— Подними... череп... Посмотри, это не детские зубы. — Она с поразительной силой ухватилась за моё облачение. — Тело ребёнка... не дай им использовать его... Три поколения назад пять женщин-знахарок собрали все свои силы, чтобы отправить ту тварь в сумеречное время. Одной из них была моя прабабка... Они были уверены, что никто больше не сможет вызвать его обратно... Но Аод выдержал испытание в дупле старого дуба... У Аода есть знания... А теперь он получил этого мальчика... Он собирается вернуть чудовище к жизни. Я единственная оставшаяся знахарка... но времени совсем мало. С ним не справиться в одиночку... Теперь осталась только одна возможность остановить Мастеров Совы. Ты должен пойти в Улевик и забрать тело ребёнка прежде, чем Мастерам Совы удастся им воспользоваться... Она застонала. Хватка рук на миг стала сильнее, потом ослабла, и старуха откинулась назад.

Я потряс её.

— Что это за тварь? Что она с нами сделает? Говори!

— Иди... скорее. Если ты хочешь помешать злу этой ночью... останови Мастеров Совы, пока ещё не поздно.

Возвращаться назад по той же тропе вдоль реки оказалось ничуть не легче. В обманчивом лунном свете провалы на тропе укрывались в тени. Камни, казавшиеся устойчивыми, выскальзывали из-под ног. Луна освещала пенящийся белый поток, но я едва отличал воду от камней. Пришлось идти медленнее. Несколько раз я поскальзывался, хватаясь за ветки и камни, чтобы не скатиться с холма. Спина и руки были исцарапаны и разбиты, но я мог думать только о том, что делают сейчас в деревне Мастера Совы.

Как я мог быть так глуп, как позволил обмануть себя, заставить пойти сюда? Я должен был понять, что в рассказанной теми людьми истории что-то не так. Ведь могильщик заметил бы открытую могилу задолго до того, как сегодня вечером её обнаружила мать Оливера. Почему же он сразу не пришёл ко мне? Значит, д'Акастер подучил его отправить меня с этим дурацким поручением, просто чтобы убрать с дороги? Или люди и вправду поверили, что тело украла старая Гвенит?

Задолго до того, как дойти до первого дома, я услышал собачий вой. Похоже, выли все блохастые дворняги Улевика. Однако улицы пустовали. Сквозь щели плотно закрытых ставень пробивались лучики света, значит, не все жители деревни собрались у огня Самайна. Конечно, женщины и дети прятались за закрытыми дверями, боялись мертвецов или Мастеров Совы. Но несмотря на холодную ночь, ни над одной крышей не вился дымок. Как сказала старая Гвенит, все очаги погашены. Их снова зажгут, когда домой вернутся мужчины и принесут огонь от костра Самайна.

Однако в деревне что-то горело, я чуял запах дыма от горящих дров, а завернув за угол, и увидел. В центре кладбища, прямо перед церковью, разожгли большой костёр, в ночное небо летели алые и оранжевые языки пламени, дерево трещало, выбрасывая красные искры. Множество людей из деревни, мужчины и женщины, плясали вокруг костра, сцепив поднятые кверху руки, тяжело топая в такт ритмично бьющему барабану. Некоторые из танцующих были в длинных белых рубахах, лица закрыты деревянными масками, изображающими человеческие лица, или завязаны белой тканью с прорезями для глаз и рта — как у покойников, вернувшихся, чтобы плясать вместе с живыми.

Наверху семейного склепа д'Акастеров, скрестив ноги сидел барабанщик. Он был голый, только вокруг чресел обёрнута оленья кожа, а на голове — олений череп. Острые рога поблёскивали белым, а голое потное тело казалось бронзовым в свете огня.

Я ворвался в церковные ворота, едва сдерживая гнев. Я кричал, приказывая остановиться, но никто ухом не повел. Танцующие откинули головы, прикрыли глаза, они полностью отдавались ритму барабана. Я был вне себя от злости. Как они посмели исполнять этот языческий ритуал в святом месте, топтать могилы, издеваясь над христианскими останками, лежащими под их грязными ногами? Я ворвался в круг и схватил за руку полную, почтенного вида женщину.