Анджей Земянский - Побег из Фестунг Бреслау

— Но… — профессор поглядывал по сторонам. — Но… если больше, чем надо, то это, вроде как, хорошо. Правда?

— Ой-ой-ой-ой-ой… — Смирнофф непритворно вздохнул, видя наивность собеседника. — Послушай меня внимательно. Если бы в кассе было меньше, чем следует, дело было бы простое. Значит — что ты вор. Но то, что несколько сотен спиздил, это даже не дело, а так, мелочь. А вот если в кассе больше — это уже спасайся, кто может. Это означает, что ты тут большие дела крутишь, холера седая. И тогда тебя в тюрьму! И допросить, что ты за мошенник! А всех остальных — в лагерь, Гросс Розен еще действует, новых гостей принимает. Посмотрите там, как с немцами жить.

Профессор вынул из кармана платок и вытер лоб.

— Но тут ведь какая-то мелкая ошибка. Я возмещу из собственного кармана.

— Что ты собираешься возмещать, если здесь слишком много? Это ты в карман забрать должен.

— Так ведь это никак не наша вина. Мы здесь возвращаем награбленные немцами сокровища, культурные памятки. У меня имеются документы, подтверждающие то, что…

— Возвращаете, значит? — перебил его Смирнофф, прогуливаясь по захламленному помещению. Он подошел к напольным резным часам. Понятное дело, никто ему никаких предварительных наводок не давал, но он прекрасно знал, где прячут свою добычу желторотые любители. Из-за циферблата он вынул небольшой сверток и бросил на стол, рассыпая золотые монеты. — Американские доллары. Немцы, говоришь, награбили? Напомните мне, когда состоялась оккупация Вашингтона?

— Это не мое. — Профессор отсутствующим взглядом обвел сотрудников. — Слово чести даю, что это не мое.

— Верю, — тут же согласился Смирнофф. — Ты тут гораздо большие шахер-махеры устраиваешь.

— Да нет же, это ошибка. А с кассой — это и вправду недосмотр. — Сегодня зарплаты, и кто-то чего-то спутал.

— Зарплаты? Сегодня? В воскресенье? — повторил Смирнофф. — Ой, как же ты врешь неудачно.

— Да. Я ошибся. Не в воскресенье, а вчера… Вчера зарплата… была…

— А вот знаешь что? Вот не строй из меня идиота. Ты здесь нафаршированных немцев прячешь, так?

— Нет, нет! Честное слово даю, что нет!

— Не прячешь немцев?

— Нет.

Смирнофф, расставив широко ноги, встал под стеной. Он приказал своим милиционерам расположиться так, чтобы можно было слышать каждого из членов комиссии. После этого положил руки на бедра.

— Так! Всем повторять за мной громко: «Верую в Бога, Отца Всемогущего, создателя неба и земли. И в Иисуса Христа, Сына его единственного, Господа нашего, зачатого от Духа Святого…». А дальше продолжайте сами!

— А этот вот даже и не повторял! — один из милиционеров указал на стоявшего под окном высокого блондина. — Ничего не говорил, только рот открывал!

— А этот вот мычит чего-то! — очередная рука указала на типа в рабочем комбинезоне.

— Хватит! — Смирнофф сделал пару шагов по направлению перепуганных людей, прошил их взглядом. Затем положил руку на плече низкого мужчины с небольшим шрамом на лице. — Вот ты говорил громко, четко, с хорошим акцентом. — Он подтянул мужчину поближе к себе, почти прижимаясь к нему. — Тогда повтори-ка такой вот стишок [91]: «Майский жук жужжит в лощине, в Щебржешине…»

— O mein Gott! — вырвалось у мужчины.

Смирнофф усмехнулся с издевкой.

— А? Этого наизусть зазубрить уже не удалось?

Он вновь подошел к трясущемуся профессору, схватил его за затылок и потянул за голову так, что они чуть не стукнулись лбами.

— Слушай, ты, короста, на кой ляд из меня дурака строишь? Вот прямо так глядишь в мои бедные, глубокие и доверчивые глазоньки и врешь?

Возможно, что глазоньки у Смирноффа были и глубокие, но вот доверчивыми их назвать ну никак было нельзя. Профессору, правда, хватило. Он громко сглотнул слюну.

— А вот если бы я приказал им раздеться и руки поднять, и увидел эсэсовские татуировки, что тогда? А?!

Профессор не смел вздохнуть. Зато теперь он делался все более багровым. Смирнофф оттолкнул его, так что Козловский полетел к стене.

— Но тебе дико повезло, что мне насрать на то, сколько ты от них берешь за то, что держишь их под убежищем закона.

Козловскому показалось, что теперь можно и вздохнуть, но это было ошибочное предчувствие.

— Мне поступили сведения, что здесь прячется грозный гестаповец Крупманн.

— Его здесь наверняка нет.

— А откуда ты знаешь? Эти твои немцы сообщили настоящие имена? Хоть какие-нибудь назвали?

— Но ведь это же все легальные сотрудники. Немецкие антифашисты. Специалисты по произведениям искусства. К тому же, все местные, знают город и территорию.

— Верю, — тут же согласился Смирнофф. — И меня не интересуют эсэсовские татуировки. Меня интересует гестаповец Крупманн.

— Его со всей уверенностью уже нет в живых! — выпалил профессор.

— Ну, ну, — улыбка на лице милиционера была неподдельная и радостная. — А откуда ты знаешь, что он мертв?

Сделалось тихо. До Козловского дошло, что он сам влез в ловушку.

— Я задал тебе вопрос. Откуда ты знаешь, что он мертв? Ты его знал? И каким чудом?

Тишина.

— Ты был свидетелем его смерти?

— Я был принудительным работником в Бреслау. И другие рабочие говорили.

Вновь мучительная тишина.

— Ну? Так я хоть что-нибудь услышу?

А поскольку ничего не услышал, милиционер решил пальнуть из главного калибра.

— Раз тут атмосфера не способствует беседе, так, может, переберемся в комендатуру? И там я спрошу, где находится Рита Менцель? Тоже нет в живых, а?

Профессор вспотел так, что темные пятна были видны даже под толстым пиджаком. Дрожащей рукой он указал направление.

— Пан офицер, я все объясню. Расскажу все, идите, пожалуйста, за мной.

И он нагло повел милиционера в конторку мастера во втором помещении. Смирнофф охотно направился за ним. С Длужевским они были знакомы еще с советского лагеря, там обрели доверие друг к другу, видя, как один и другой справляются в крайне тяжелых условиях. В каком-то смысле они даже подружились. А теперь гражданин майор Длужевский выдал милиционеру Смирноффу простую инструкцию, которую мог выдать только лишь тому, к кому испытывал особое доверие: «Если тебе будут давать взятку, бери, но в рапорте о ней не упоминай. Будешь уходить, обязательно напугай». Смирнофф посчитал такой договор для себя полезным, впрочем, еще в ГУЛАГе он научился слушать Холмса, потому что, чаще всего, это заканчивалось только хорошим для него. Ну а пугать уж он умел, о чем свидетельствовало пошатывание Козловского. В дальней комнате он, не говоря ни слова, принял действительно толстый конверт и нагло пересчитал фунты стерлингов. Боже, а день сегодня был замечательный!

— Знаете ли, — сказал он, пряча конверт в карман. — Для меня это сумма достаточная. Но те люди, у которых к вам что-то имеется, они не откажутся от действий. Для следующего офицера, который посетит вас, эти бабки будут ой какими маленькими. Всего лишь чаевыми.