Уильям Голдинг - Бог-скорпион

Император развернул очередную петицию, улыбнулся и даже позволил себе краткий смешок.

— Вот тебе новое. Двое твоих будущих подданных. Лучше познакомься с ними лично.

Мамиллий без интереса взял бумагу и поднес к свету, повернувшись спиной к Императору. Прочел до конца и с усмешкой обернулся через плечо. Оба расхохотались. Император — с чувством, от души, сразу помолодев. Мамиллий — неожиданно срывающимся, как у подростка, голосом.

— Проситель хочет поиграть в морской бой с Кесарем?!

Они беспечно рассмеялись под соловьиные трели. Старик успокоился первым и кивнул на вход. Мамиллий открыл занавески и сухим официальным тоном произнес:

— Император примет просителей Фанокла и Ефросинию.

И отступил за колонну. Дед и внук заговорщически подмигнули друг другу.

К Императору нельзя было приблизиться как к простому смертному. Из-за занавеса появился толстый секретарь, преклонил одно колено и разложил на другом дощечки для письма. Чеканя шаг и лязгая доспехами, на лоджию промаршировал солдат в полном боевом облачении и встал за спиной Кесаря с мечом наизготовку. Два раба подняли занавес. Раздался удар посоха о каменный пол.

На лоджию вошел мужчина, за ним женщина с какой-то ношей. Рабы опустили занавес, и мужчина замер, ничего не видя в тусклом закатном свете. Пока глаза гостя привыкали к сумеркам, присутствующим представилась возможность его рассмотреть. Светлая туника, сверху наброшен длинный зеленый плащ. Взъерошенная темная шевелюра и растрепанная борода — не то признак беспокойной натуры, не то следы дерзкого порыва ветра, который, однако, не допускался в уединенную императорскую резиденцию. Истрепанный плащ, весь в заплатках и в пыли. Руки и ноги неухоженны; массивное, ничем не примечательное лицо.

Его спутница вжалась в темный угол. Фигура ее была задрапирована с головы до пят; лицо скрывала просторная вуаль. Женщина встала боком к мужчинам и склонилась над своим узлом. Подол длинного платья чуть подернулся вверх при ходьбе, на четыре дюйма открывая сандалию и стопу безупречной формы. Солдат с мечом не шелохнулся, но, вращая глазами, принялся разворачивать драпировку взглядом и оценивать с высоты долгого опыта по едва заметным намекам скрытое под одеждой женское тело. Он мысленно отметил наполовину спрятанную кисть руки, очертания круглого колена под тканью. И снова перевел взгляд на меч, сжав и округлив губы. В менее торжественный момент его выдох прозвучал бы вполне отчетливым свистом.

Заподозрив неладное, Император коротко глянул через плечо. Солдат смотрел прямо перед собой; трудно было поверить, что его застывшие глаза вообще способны двигаться. Император обернулся к Мамиллию.

Тот украдкой наблюдал за женщиной, взглядом разворачивая драпировку и оценивая скрытое под одеждой женское тело с безграничным оптимизмом юности.

Император удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Посетитель взял у женщины сверток и теперь, не зная, куда его положить, близоруко таращился на ножную скамеечку Императора. Тот поманил пальцем секретаря.

— Записывай.

Странный посетитель наконец решился. Он развязал узел и поставил на пол между Императором и Мамиллием модель корабля — длиной около ярда и довольно несуразную на вид. Император посмотрел на модель, затем на гостя.

— Ты зовешься Фанокл?

— Фанокл, Кесарь, сын Мирона, александрийца.

— Мирона? Так ты библиотекарь?

— Был, Кесарь, помощником библиотекаря, пока не…

Он резким жестом указал на корабль. Император продолжал пристально изучать собеседника.

— И ты хочешь поиграть в морской бой с Императором?

Ему удалось сохранить серьезное выражение лица, но в голос предательски вкралась насмешка. Фанокл в отчаянии обернулся к Мамиллию; тот по-прежнему не сводил глаз с неведомой гостьи. Тогда Фанокл неожиданно разразился пламенной тирадой:

— Кесарь, меня на каждом шагу ждали препоны. Мне говорили, что я напрасно трачу время, что я ударился в черную магию, меня высмеивали. Я беден, и теперь, когда последние деньги отца… понимаете, он завещал мне немного — скромную сумму… когда последние деньги закончились, что еще мне оставалось, Кесарь?…

Император молча наблюдал за ним. Похоже, Фанокл видел в сумерках не хуже, чем обычно, а значит, был близорук. Этот недостаток придавал его лицу растерянно-гневное выражение, как будто в воздухе перед ним парил постоянный источник изумления и ярости.

— … и я понимал, что если смогу пробиться к Императору…

Однако препятствия сваливались на героя одно за другим: непонимание, насмешки, презрение.

— Во сколько тебе обошлась нынешняя встреча?

— Семь золотых.

— Разумная цена, я ведь не в Риме.

— Мои последние сбережения.

— Мамиллий, позаботься о том, чтобы Фанокл не остался в убытке. Мамиллий!

— Да, Кесарь.

Тень вползала на лоджию с крыши и сочилась из углов. На высоком кипарисе по-прежнему пел соловей. Император вслед за солдатом посмотрел на женщину под вуалью, затем, в отличие от солдата, перевел взгляд на Мамиллия.

— А твоя сестра?

— Ефросиния, Кесарь, свободная женщина и девственница.

Ладонь Императора развернулась на колене, как будто сама собой, и палец согнулся, приглашая женщину подойти. Повинуясь, Ефросиния бесшумно выскользнула из угла и встала перед Императором. Складки на платье теперь легли иначе, вуаль над губами чуть подергивалась.

Император покосился на Мамиллия и пробормотал:

— Ничто не ново под луной.

Затем обернулся к Ефросинии.

— Госпожа, покажите нам свое лицо.

Фанокл быстро шагнул вперед, едва не наступив на модель корабля.

— Кесарь…

— Тебе следует привыкнуть к нашим западным нравам.

Старик посмотрел на ступни в сандалиях, очертания колена, затем на безупречные кисти рук, крепко сжимающие складки одеяния. Ласково кивнул и успокаивающе протянул вперед руку с аметистовым перстнем.

— Госпожа, мы отнюдь не намерены задеть ваши чувства. Скромность — достойное украшение девственности. Но позвольте хотя бы увидеть ваши глаза, чтобы мы знали, с кем разговариваем.

Девушка повернула скрытое вуалью лицо к брату. Тот беспомощно застыл, приоткрыв рот. Наконец из-под драпировки появилась рука и чуть сдвинула вуаль, открывая верхнюю половину лица. Ефросиния взглянула на Императора и тут же склонила голову, словно ее тело было маковым стеблем, не способным удержать такую тяжесть.

Император встретился с ней глазами, хмурясь и улыбаясь одновременно. Он не произнес ни слова, однако слуги распознали невысказанное желание. Занавески распахнулись, и на лоджию торжественно проследовали три женщины. Каждая несла в пригоршне огонь, от чего лица их были освещены, а пальцы казались прозрачно-розовыми. Император, не сводя глаз с Ефросинии, начал мановением пальца расставлять эти безликие светильники: один впереди справа, второй — за спину гостьи, у которой мгновенно замерцали волосы. Третий он велел поднести совсем близко к ее левой щеке, так что от тепла затрепетал локон над ухом.