Сергей Алексеев - Арвары. Книга 2. Магический кристалл

— Добро, ты защитишь, коли подвластен тебе дикий камень. Тому и быть, садись на престол и строй стену.

— Постой, отец! — воспротивился наследник. — Дай мне хотя бы осмотреться.

— Довольно мне сидеть, устал я от власти, а тебе она впору будет. Садись и правь, я на покой пойду.

— Почто же спешно, отец?

— После того, что ты поведал мне о прошлом, я править не могу. Мысль о великой лжи меня изгложет. Сейчас же созову вече и передам тебе бразды.

— Дай мне хотя бы год побыть на воле!

— Не дам и дня. Я слишком стар уже и долго ждал этой минуты. Позри, вон рухнула стена, поскольку обветшала. Ты ж молод, учен и полон задора, — государь помедлил и добавил: — Но должен упредить тебя: не имея владычества, власти Закона, крепости тебе не построить.

— Но почему, отец? Неужто у князя мало власти?

— Власти полно, да проку мало. Богатство и покой развратили русов. Вряд ли удастся тебе поднять варягов на вольный труд. Вот потому и хочу, чтоб ты скорее стал Законом и принес арварам забытые истины. Может, тогда поднимутся и вспомнят, кто они.

— Перед лицом грядущей беды все арвары встанут!

Князь осадил его.

— В великом сомнении я, Годила. А встанут ли? А чуют ли они беду? Боюсь, варяги и тебе ответят, как прежде мне сказали: кто нападет на нас?… Но ныне выслушай мой иной наказ и сам реши, как тебе править.

— Добро, отец, я слушаю тебя.

— Через дюжину лет соедини всю власть в своих руках. И более никогда ее не разделяй. Ни с кем.

— Исполню!

— Ну, тогда помоги мне! — государь стал раскачивать язык колокола. — Сейчас ударим, чтоб вече собралось!

— Но погоди, отец! В чем суть наказа? Лишь власть соединить?

— И возвести крепость!

— А что ж еще? Как мне править?

— Как пожелаешь! Годислав отступил.

— Ты будто весел, но зрю, как тебе тягостно! Что мучает тебя, отец? Я власти не прошу и если хочешь, не оставляй престола до смерти!

Белояр выпустил веревку, и раскачавшийся язык не достал края колокола, но заставил его гудеть низким, рокочущим звуком.

— Верно, Годила, ты зряч. Мне тягостно, да только не от потери власти — от слов твоих, от уст, произносящих Правду. И думаю ныне: не от тебя ль придет беда? Да, верно говоришь, град Горислав Великий прекрасен и богат. А видел ли ты иные города парусья?

— Зрел с корабля, покуда плыл. Прекрасны города, и все парусье…

— Устроена варяжская земля твоими дедами. За двести лет стала обильна, жирна и могуча, какою не бывала никогда. Два века ромейские императоры ведут войну на дальних подступах, но разбиваются сами, словно волны о камень. Без стен стоит земля! Без крепостей все города, а неприступны! Трепещет супостат, едва приблизившись к границам, ибо зрит покров славы Горислава Великого. Ну, или зрел доныне… Не камень это был, а одежды белы!… Но если яд, изроненный тобой, падет на них? Хотя бы одна капля!… Все будет сметено в единый миг. Все рухнет, как стена!… Теперь помысли, наследник мудрый из племени того, кого называют Великим: в чем будет суть княженья твоего? Славу дедов возвысить, которая сама — бессмертие, или разрушить, дабы из руин былого построить крепость вокруг голой Правды?..

Царская пентера с пятью рядами весел в окружении трех избавившихся от тяжкого груза торговых судов легко скользили по теплому, спокойному морю Середины Земли, и слышим был лишь скрип уключин да бой барабанов, под который вздымались и опускались в воду греби. Два десятка императорских военных кораблей шли следом на некотором расстоянии, но не почетным эскортом, а скорее, пиратской стаей, готовые напасть при удобном случае, однако не делали этого, хотя иногда заходили с двух сторон и угрожающе приближались, чуть ли не касаясь веслами.

Гребцами на Артаванских судах были не рабы, а воины, не снимавшие кожаных и стальных доспехов даже за веслами, и их оружие все время находилось под рукой; сменяя друг друга, они не увеличивали и не сбавляли скорости, несмотря ни на что, и невозмутимо трудились день и ночь, словно не знали усталости, тогда как на ромейских триерах уже свистели кнуты над спинами рабов, сопровождаемые руганью. Несколько раз они вырывались вперед и вроде бы пытались заслонить путь, легионеры выстраивались возле воронов — абордажных мостов, и казалось, нападение будет неизбежным, но вдруг отваливали в стороны и, отстав, подолгу тянулись позади кораблей Авездры.

Эта погоня напоминала жест отчаяния, когда — разум охватывают две страсти — ярость и бессилие, так знакомые Космомыслу, когда он, опутанный липкими сетями и скрученный канатами, мог лишь кататься по земле и грызть ее зубами.

Сейчас он сидел на подушках и коврах под мачтой пентеры, завернувшись в парусину вместо одежд, и со спокойствием льва взирал на рыскающие возле императорские суденышки. Кажется, и воины-гребцы, и многочисленные пестро разряженные слуги Артаванской царевны тоже не замечали их и не чувствовали никакой угрозы. С утра до вечера они неторопливо и сосредоточенно занимались обыденным трудом: одни раскатывали легкие шелковые и тяжелые суконные ткани, что-то сшивали, другие готовили пищу на кострах, подвешенных в железных люльках над водой, третьи заботливо ухаживали за верблюдами, вероятно, священными для македон животными. Только на палубе царской пентеры, кроме гребцов, сидящих на кринолинах, да и то прикрытых от глаз полотняными завесами, и кормчих, никого не было. Даже Авездра не выходила из своего шатра все дни, пока длилась погоня. Сквозь монотонный скрип уключин и барабанный бой до слуха Космомысла долетали отдельные слова, сказанные ею на арварском языке, но чаще звучала незнакомая, гортанная речь: царевна произносила какие-то заклинания.

Дважды в день из недр корабля появлялись слуги, которые приносили большие кувшины с питьем и блюда, чаще всего с зажаренным целиком бараном. Исполин давно отвык от пищи и потому пил только воду или верблюжье молоко и съедал какие-то терпкие, кислые на вкус плоды. Он был без цепей, но не мог свободно передвигаться по палубе, поскольку, сделав даже один шаг в сторону от мачты, нарушал равновесие и вызывал резкую качку пентеры, отчего гребцы сбивались с ритма и снижали ход. Поэтому он вынужден был сидеть на коврах и подушках, обняв меч Краснозоры, и вставал на ноги лишь изредка, чтобы размять застоявшиеся мышцы.

На девятое утро Космомысл не увидел императорских кораблей, хотя еще ночью слышал плеск их весел и барабанный стук. С рассветом они словно растворились в синей туманной дали, на палубах судов артаванской царевны остались лишь гребцы, и наступило необычное затишье. Скоро шесть слуг принесли исполину только что сшитую одежду, вероятно, по разумению македон, богатую, но непривычную — широкие шаровары из многослойного шелка и ярко-синий халат, расшитый золотыми звездами, с кожаным поясом, усыпанным самоцветами. Голенища мягких красных сапог также были украшены золотом и камнями, а на головном уборе, сшитом из синего сукна и отдаленно напоминающем скуфейчатую шапку, кроме топазов и изумрудов сверкала искусно выполненная многолучевая звезда из ограненных алмазов.