Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Герман понял, к чему клонится разговор, и ответил с некоторым смущением:

— Я был у них с визитом, но они не пожелали принять меня. Быть может, вам известно почему, и вы из сострадания взяли на себя роль утешительницы?

— Уверяю вас, что мне ничего не известно, — возразила баронесса Бюлов. — Мой вопрос был вызван тем, что до вашего отъезда в Голландию вы часто проводили вечера у Симеонов.

— Простите, если я осмелюсь выразить сомнение относительно правдивости ваших слов, — сказал Герман. — Но я убежден, что вы знаете больше, нежели хотите сказать. Помните ли вы то утро, когда ваш супруг выразил свое неудовольствие по поводу моего знакомства с Маренвиллем? К счастью, дело разъяснилось, и он тогда сказал мне, чтобы я обращался к вам за советом относительно моих сердечных дел и что это избавит меня от серьезных неприятностей… Теперь я догадываюсь, что слова его относились к племяннице госпожи Симеон.

— Если вы намекаете на ее отношение к королю, то они, действительно, были известны нам, но мы не могли предостеречь вас. В некоторых вещах нужно убедиться самому, чтобы поверить…

— Вот это со мной и случилось, — сказал Герман взволнованным голосом. — Впоследствии расскажу вам все подробно, а теперь изложу одни факты в общих чертах. В последний вечер, когда я зашел к Симеонам, чтобы проститься с ними, мне случайно попалось письмо Маренвилля к Сесили, и так как я имел некоторые поводы к подозрениям, то решился похитить письмо и положил его в карман. Затем я отправился к друзьям и за веселым ужином совершенно забыл о нем; равным образом во время путешествия мысль о злополучном письме ни разу не пришла мне в голову. По возвращении в Кассель я сделал визит Симеонам, но меня не приняли, а камердинер сообщил мне по секрету, что обе молодые дамы в Ненндорфе. Тогда у меня возник вопрос: что могло привлечь их туда? Я стал припоминать разные подробности моего прощанья с Сесилью и невольно вспомнил о письме, которое оказалось в кармане моего платья…

Баронесса слушала молча этот рассказ, не решаясь прервать его каким-либо замечанием.

Герман остановился в смущении, но, сделав над собой усилие, продолжал:

— Трудно передать словами то, что я испытал по прочтении этого позорного письма, когда увидел в настоящем свете ту, для которой я должен был служить ширмой. Удар был слишком силен, но это послужило для меня спасением, я сразу исцелился от безумия. При более хладнокровном размышлении мне стало ясно, что в данном случае страдает не сердце, а мое уязвленное самолюбие. Не знаю, поверите ли вы мне, баронесса, но я душевно рад, что так легко выпутался из этой истории… Но почему госпожа Симеон не пожелала принять меня, остается для меня загадкой! Если она предполагает, что письмо в моих руках, то ей, как умной женщине, следовало бы сообразить, что в этом случае я не явился бы к ним с визитом…

— Быть может, она не приняла вас потому, что обе девушки были тогда в отсутствии. Впрочем, теперь они уже вернулись, но вчера я видела одну Люси, а Сесиль не выходила к гостям. Вообще, можно предположить, что у них случилась какая-нибудь неприятность, потому что госпожа Симеон, несмотря на все старания, не могла скрыть, что она чем-то расстроена. При этом у нее было довольно продолжительное совещание с Лебреном, который также появился в ее салоне. Говорят, что этот знаменитый писатель правая рука Маренвилля; один хлопочет о доставлении королю новых любовниц, а другой пристраивает отставленных.

— Что касается Лебрена, то слухи эти, вероятно, не лишены основания, — заметил Герман, — судя по тем подробностям, которые он сообщил мне о любовных делах Иеронима при первом же знакомстве.

— Если хотите послушаться моего совета, — сказала баронесса, вставая с места, — то нанесите визит этому болтливому старику, у него вы можете собрать сведения, которые могут вам пригодиться… Однако наша беседа продолжалась слишком долго. Послушаем, о чем говорят другие.

С этими словами хозяйка дома присоединилась к остальному обществу. Терман последовал ее примеру.

Герман вернулся домой довольно поздно и нашел на своем письменном столе лист бумаги, исписанный крупным размашистым почерком, с подписью Pigault-Lebren. Он прочел следующее:

«Вы вернулись из вашего путешествия, но я, к сожалению, не застал вас дома и с трудом мог добиться от вашей старой хозяйки листа бумаги, чтобы написать несколько строк. Я хотел передать вам извинение госпожи Симеон в том, что она не могла принять вас, когда вы были у нее с визитом, и объясниться с вами от ее имени. Завтра воскресенье, может быть, вы вздумаете отправиться на прогулку в королевский парк и навестить меня. Я буду ожидать вас к тому времени, когда откроют фонтаны.

Кроме того, мы получили из Парижа много интересных книг для будущей библиотеки короля; некоторые из них вы прочтете с удовольствием. Пока они не отданы в переплет, вы получите их от меня. Быть может, решено судьбою, что когда короли покупают книги, то среди их подданных находятся люди, которые читают их. Мой друг Андрие говорит в своем „Meunier de Sans-Souci“:

Et ces malheureux rois, dont on dit tant de mal, ont du bon quelquefois ».

Герман, читая записку Лебрена, невольно улыбнулся, вспомнив совет баронессы Бюлов нанести ему визит с целью выведать от него то, что ему нужно. Очевидно, Лебрен желал видеть его с той же целью. Предстоящее объяснение теперь имело для него двойной интерес, и он решил во всяком случае воспользоваться приглашением, а также скрыть от Лебрена, что письмо Маренвилля к Сесили в его руках. Помимо того что ему было неловко упоминать о самом факте кражи письма, он боялся восстановить против себя любимца короля и этим испортить свою дальнейшую жизнь. Ввиду той опасности, которая грозила ему, он мысленно благословлял судьбу, что держал себя с Сесилью на известном расстоянии, так как теперь ничто не мешало ему отступить без нарушения приличий.

Быть может, он отложил бы визит к Лебрену до другого раза, если бы, помимо этого, ему не предстояло отправиться на прогулку в королевский парк.

Натузиус перед своим отъездом из Касселя, предложил невесте и ее сестрам съездить в Левенбург, резиденцию прежнего курфюрста, и по дороге завернуть в королевский парк, чтобы еще раз взглянуть на фонтаны. Госпожа Энгельгардт была нездорова и попросила Лину отправиться вместо нее с дочерьми, а Натузиус, со своей стороны, пригласил Германа. После раннего обеда они двинулись в путь. Погода стояла прекрасная, но по случаю отсутствия короля в парке не было видно никого из высшего общества. Хозяин гостиницы воспользовался этим, чтобы устроить празднество для горожан. В разных местах слышался смех и веселые возгласы. Публика была довольно разнообразная: молодые горничные в белых платьях и с венками на головах расхаживали парами или под руку со своими возлюбленными. Жены бюргеров торжественно выступали в длинных турецких шалях, под которыми скрывались корзиночки и мешки со съестными запасами для мужа и детей, между тем как их дочери с упоением предавались танцам.