Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

— Ты не пожалеешь об этом, — добавила она. — Да будет тебе известно, что она пишет стихи, как и Филиппина Каленберг, которую ты видел в Гомберге, хотя вовсе не похожа на нее и вообще очень милая женщина. Кроме того, у нее семь взрослых дочерей, что также нечасто можно встретить: за одной из них, Терезой, ты ухаживал на моем девичнике и несколько раз вальсировал с ней.

— Значит, Герман, твоему сердцу грозит серьезная опасность, — заметил с улыбкой Гейстер, вставая с места; затем он обратился к Эммериху и пригласил его в свой кабинет.

Герман, поговорив немного с Линой, также ушел, потому что теперь избегал оставаться долго наедине с женой своего друга.

Хозяйство Гейстеров еще не было устроено, и они продолжали обедать у матери Лины, что доставило ей большое удовольствие. Людвиг возвращался после визитов усталый и раздраженный, но молодая женщина не чувствовала ни малейшего утомления и с оживлением рассказывала Герману и матери о том впечатлении, какое произвели на нее знатные дома, где им приходилось бывать. Особенно поразила ее роскошная обстановка некоторых из них, так что, по ее словам, она и во сне не видала ничего подобного.

— Если бы ты знала, что кроется под этой блестящей обстановкой, то вряд ли стала бы восхищаться ей! — заметил Гейстер. — В большинстве случаев жалованье мужа оказывается недостаточным, и многие виденные тобой вещи приобретены в долг или жена получила их в подарок от своего возлюбленного…

— Ну, Людвиг, ты все видишь в мрачном свете, — сказала с неудовольствием молодая женщина, прерывая его.

— Мне кажется, — возразил Герман, — что жалованье служащих настолько велико, что долги и легкомыслие жен в данном случае не обременительны. Жизнь также не особенно дорога в Касселе, за исключением квартир…

— О жалованье не может быть и речи, — сказал Гейстер, — но ведь роскошь перешла все пределы. Подданные Иеронима как будто предчувствуют, что у них нет будущности, и спешат пользоваться настоящим. Двор подает пример расточительности, которая неизбежно ведет к долгам и безнравственности.

— Как будто нет исключений! — воскликнула Лина. — Чтобы убедиться в этом, я предлагаю немедленно отправиться к Энгельгардтам, их ни в коем случае нельзя упрекнуть в мотовстве и безнравственности. Надеюсь, что ты, Герман, ничего не имеешь против того, чтобы познакомиться с ними!

— Разумеется, — ответил тот с улыбкой, — только позволь мне переодеться: ты сама объявила мне, что у госпожи Энгельгардт семь взрослых дочерей!

Когда Герман вышел из комнаты, Лина, краснея, сказала мужу:

— Ты, вероятно, будешь смеяться надо мной, Людвиг, но я очень желала бы, чтобы Герман женился на одной из дочерей госпожи Энгельгардт.

— Почему это пришло тебе в голову, моя дорогая? — спросил Гейстер. — Может быть, Герман уже влюбился в кого-нибудь, так как, по словам твоей матери, он часто уходит из дому по вечерам и возвращается ночью, к тому же подчас он бывает в каком-то ненормальном состоянии духа и часто задумывается. Поверь, что тут замешана любовь или опять-таки полиция. Герман красив, умеет прилично вести себя в обществе, а наши знатные дамы чувствуют слабость к таким юношам, кроме того, при случае любая из них не прочь взять на себя роль сводни.

— Сегодня ты невыносим, Людвиг, с твоими рассуждениями, — сказала с досадой Лина. — Ты и твои сообщники готовы прибегнуть к клевете, чтобы восстановить публику против Иеронима и его двора. Вы унижаете женщин, чтобы…

Приход Германа прервал разговор супругов; и все трое отправились к Энгельгардтам. Хозяйка дома приветливо встретила их и, выразив сожаление, что они не застали ее мужа, представила Герману своих дочерей. Она была в простом домашнем платье и в ее наружности не было ничего особенного, только открытый, прекрасно очерченный лоб придавал своеобразный характер ее лицу. Дочери держали себя также скромно и непринужденно, как их мать, все были недурны собой и более или менее похожи друг на друга.

Но визит не дал тех результатов, каких ожидала Лина, тем более что они явились не во время. Оказалось, что в доме, по случаю предстоящего рейхстага, шли деятельные приготовления к приему депутатов, которых решено было разместить на частных квартирах. Накануне мэр лично обратился с просьбой к господину Энгельгардту, чтобы он поместил у себя несколько человек по крайней мере на первое время; и, так как отказ был неудобен при этих условиях, то приходилось покориться обстоятельствам. Лина постаралась сократить по возможности визит, к тому же она сердилась на Германа, который был так молчалив и рассеян, что на этот раз задуманное ею дело не продвинулось ни на шаг.

Графиня Антония после своей размолвки с королем переехала в город под предлогом болезни, между тем как ее муж, занимавший должность камергера, находился почти неотлучно в летней резиденции короля. Дождливые дни и пасмурное небо еще более увеличивали ее дурное расположение духа. Она не знала, чем развлечься, вечера в особенности приводили ее в отчаяние, вследствие чего синяя ваза чаще прежнего стала появляться на окне, что служило для Германа сигналом, что он может прийти на немецкий урок.

Графиня была умная и энергичная женщина, богато одаренная от природы, но в ее характере совмещались всевозможные противоречия. Обладая пылкой фантазией, она чувствовала постоянное неудовлетворение жизнью, и в то же время ее незанятый ум часто побуждал ее к поступкам, в которых она не отдавала себе отчета, и поэтому удивлялась, когда другие находили в них что-либо предосудительное. Даже те сомнения, какие являлись у нее прежде по поводу уроков Адели, оставили ее; теперь ей и в голову не приходило, что она слишком поспешила дать согласие, не сообразуясь со своим общественным положением, хотя ее муж, который вообще снисходительно относился к придворным интригам, на этот раз прямо высказал, что не одобряет ее поведения.

Расположенность графини к своенравной и необразованной креолке была скорее делом фантазии, нежели сердечной привязанности. Главная причина ее уступчивости в данном случае заключалась в том, что Адель обратилась к ней с просьбой устроить немецкие уроки в ее доме в одну из тех минут, когда скука томила ее и она была недовольна собой и другими. К тому же романическая привязанность молодой девушки представляла для нее интерес своей новизной и казалась ей скорее забавной, нежели опасной. Уроки должны были неизбежно происходить в тайне, во избежание скандала, что поставило гофмейстерину в крайне ложное положение, но пока в отношениях учителя и ученицы не было ничего такого, что, по ее мнению, могло служить поводом для беспокойства.