Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Графиня Антония остановилась и невольно покраснела, но тотчас же овладела собой и сказала непринужденным тоном:

— Однако наша беседа продолжается слишком долго, генерал Морио, и может привлечь общее внимание, поэтому я предлагаю вернуться в залу.

С этими словами она направилась к дверям, не дожидаясь ответа своего собеседника, на лице которого выражалось полное недоумение. В зале было душно, перед глазами графини Антонии мелькали фигуры танцующих, но она не различала их, говор и музыка неприятно действовали на нее, тем более что теперь у нее появились новые причины для беспокойства. Мысль, что не все кончено с помолвкой Адели, неотступно преследовала ее, к тому же она узнала от Морио, что у нее в доме между слугами есть изменник, подкупленный тайной полицией, который может во всякое время сделать на нее донос… Что пользы, если она даже откроет его, Берканьи не замедлит подкупить кого-нибудь другого из ее слуг. Но во всяком случае ей следует предостеречь Адель, чтобы она была осторожнее и не выказывала так явно своей ненависти к Герману, так как у Морио уже появились некоторые подозрения…

Она решилась подойти к Адели и переговорить с ней по окончании танца, хотя не особенно рассчитывала на успех при тех холодных отношениях, какие установились между ними после памятного для нее вечера.

Бал у графа Бохльса продолжался далеко за полночь; ярко горели бесчисленные свечи в люстрах, отражаясь в стенных зеркалах; много было всяких проявлений страсти, любви, зависти и ревности под личиной светских разговоров и любезных улыбок. Одуряющий аромат тропических цветов еще более увеличивал духоту в обеих залах и раздражительно действовал на нервы. Гул громких и тихих разговоров сливался со звуками музыки, звоном стаканов у буфета и возгласами игроков за карточными столами.

Перед домом стояли ряды экипажей и толпился народ, глазевший в открытые окна, у которых время от времени появлялись фигуры дам и кавалеров в бальных костюмах. Была тихая июньская ночь, собиралась гроза, но никто не думал о ее приближении. В нескольких шагах от графского дома была гауптвахта, около нее расположились солдаты в ожидании отъезда короля. Пивная, находившаяся по соседству, была переполнена посетителями, слышались громкие голоса пирующих, прерываемые веселым хохотом.

На улицах верхнего города около древней крепости также заметно было оживление. Под арками разгуливали влюбленные пары, из французского ресторана доносилось монотонное пение подгулявшего посетителя, в беседке одного из частных садов собралось много гостей и играл оркестр по случаю какого-то семейного торжества.

Хотя уличный шум был явственно слышен в комнате Германа благодаря открытому окну, но он не обращал на него никакого внимания. Не более как полчаса тому назад он вернулся с музыкального вечера у Рейхардта, где были и Гейстеры; ему пришлось петь дуэт с Линой, что было для него нелегкой задачей при его нравственном состоянии. К тому же он должен был постоянно следить за собой, чтобы казаться веселым из опасения каких-либо шуток или вопросов со стороны друзей. В последние дни он пережил много тяжелого, упреки совести мучили его, и в то же время у него появлялись самые дикие предположения. Он переходил от чувства гордого самодовольства к малодушию и не мог понять, как одно так быстро сменилось другим — счастье и утрата, любовь и ненависть. При его неопытности и идеализме ему казалось чем-то чудовищным, что Адель могла возненавидеть его после того, что произошло между ними, а тем более сделаться невестой нелюбимого человека. Но здоровая, сильная натура Германа помогла ему перенести и это горе. У него появилось стремление к более чистой, высокой любви, что уже было своего рода примирением с жизнью. Все эти разнообразные ощущения придали особенную выразительность и законченность его пению. Друзья тотчас же заметили это и поздравили Германа, не подозревая, что причиной такой перемены было затаенное горе, которому он особенно предавался, когда был наедине с собой.

Но тут его печальные мысли были прерваны звуками музыки в соседнем саду. Оркестр играл «Полонез» Огиньского; рассказывали, что композитор в этой пьесе хотел выразить ощущения человека, который под влиянием отчаяния решается на самоубийство, а затем внезапно чувствует в себе достаточно мужества, чтобы остаться жить. Герман подошел к окну и задумчиво слушал звуки музыки, которая так гармонировала с его душевным состоянием, в ней находил он отголоски пережитых им ощущений. Все спокойнее и радостнее становилось у него на сердце, в нем проснулось смутное сознание, что не все кончено для него и счастье опять улыбнется ему…

Между тем за горами собирались тучи, с двух сторон засверкала молния, но грома еще не было слышно, мертвящая тишина царила в воздухе, изредка прерываемая легкими порывами ветра. Но вот раздался первый удар грома, начал накрапывать дождь, который скоро перешел в ливень. Разом опустели улицы и смолкла музыка.

Герман закрыл окно и зажег свечу, чтобы прочесть записку баронессы Бюлов, переданную ему Луизой, о которой он случайно вспомнил в эту минуту. Письмо было адресовано Луизе: баронесса просила свою приятельницу сообщить Герману, что ее муж принимает участие в его судьбе и советует ему сделать визит историку Миллеру, который будет заранее предупрежден относительно этого и, вероятно, не откажет господину доктору в своем покровительстве.

Хотя записка не заключала никаких определенных обещаний, тем не менее самолюбие Германа было польщено участием, какое оказывали ему высокопоставленные лица. Но, с другой стороны, его смущало то обстоятельство, что он сам до сих пор не сделал ни одного шага для устройства собственной судьбы и предался безумной любви, которая поглотила все его помыслы. Теперь он решил немедленно приняться за дело и на следующее утро сделать визит Миллеру. Если барон Бюлов успел переговорить с ним, тем лучше, если нет, то все-таки это не может помешать ему представиться известному историку и лично переговорить с ним. Адель своей помолвкой с генералом Морио разрешила все его сомнения и не только избавила от каких-либо обязательств по отношению к ней, но даже отчасти сняла с него ответственность за преступное увлечение. По своему легкомыслию, он ни минуты не задумывался над тем, какие могут быть последствия этого увлечения и насколько они отразятся на будущности обоих.

Он вспомнил слова Эммериха, что «некоторых людей вывозит счастье», и невольно улыбнулся при мысли, как удачно выпутался он из последней любовной истории. Разве не то же слепое счастье помогло ему порвать всякие отношения с Берканьи?.. Размышления на эту тему окончательно успокоили Германа, и он заснул с мыслью, что так проживет всю жизнь и что счастье будет неизменно сопутствовать ему во все трудные минуты.