Густав Эмар - Том 1. Арканзасские трапперы. Искатель следов

Дон Мигель был переведен в тюрьму Санта-Фе.

Французы, привыкшие к сравнительно гуманному отношению к преступникам в Европе, где жизнь человеческая ценится дорого, даже и представить себе не могут, что значит попасть в тюрьму в Мексике.

В Америке, за исключением Североамериканских Штатов, тюрьмы остались такими же, какими они были и во времена владычества испанцев.

Между тем как у нас до тех пор, пока преступление не доказано юридически, человека считают только подсудимым, в Америке всякий арестованный считается осужденным. При таких условиях, конечно, не может быть и речи о сострадании, и с арестованными обращаются грубо, по-варварски.

Часто случается, что заключенных, брошенных на соломенную подстилку в вонючую яму без воздуха, где иногда попадаются змеи и другие скверные твари (таковы тюрьмы в Мексике), через двадцать четыре часа находят мертвыми или наполовину съеденными в этих отвратительных вертепах.

Не раз можно было констатировать, каким страшным мучениям подвергали грубые и жестокие солдаты несчастных заключенных, все преступление которых заключалось только в том, что они попали в тюрьму.

Впрочем, в больших городах тюрьмы содержатся гораздо лучше, чем в городишках и в деревнях. В Мексике, где деньги — все, богатому человеку не трудно достать себе все, что нужно, или, в крайнем случае, сделать свое положение сносным.

Дон Мигель и генерал Ибаньес просьбами и золотом добились того, что их поместили вместе.

Они занимали две скверные комнатки, вся меблировка которых состояла из хромоногого стола, нескольких кожаных бутак и двух кроватей с натянутой вместо матрацев кожей.

Дон Мигель и генерал, как и подобало, мужественно переносили все притеснения и унижения, которым их подвергало время следствия и суда. Они решились умереть, как жили с высоко поднятой головой, твердым сердцем и не дать осудившим их на смерть судьям удовольствия увидеть их слабыми в последнюю минуту.

Вечером того дня, когда мы встретили Валентина на поляне, сумерки наступили быстро, и единственная бойница, — иначе никак нельзя назвать узкое, в виде щели, окошечко служившее для освещения тюрьмы, — пропускала слабый свет в камеру.

Дон Мигель большими шагами ходил по комнате, а генерал, растянувшись на постели, спокойно курил сигарету и следил глазами за поднимавшимися к потолку клубами голубоватого дыма, которые он то и дело выпускал изо рта.

— Ну! — сказал дон Мигель. — Сегодня, кажется, ничего не будет.

— Да, — отвечал генерал, — если только, чего я впрочем не думаю, им не придет в голову сделать нам честь — казнить нас при свете факелов.

— Понимаете ли вы что-нибудь в этой проволочке?

— Честное слово, нет. Я долго ломал себе голову, стараясь угадать что именно мешает им нас расстрелять, и ровно ничего не мог придумать.

— То же самое было со мной. Мне даже приходило в голову, что они нарочно откладывают со дня на день казнь, чтобы держать нас под домокловым мечом и заставить смириться, но затем сама эта идея показалась мне слишком нелепой.

— Я совершенно согласен с вами… Нет, тут, должно быть, происходит что-то другое.

— Почему вы так думаете?

— А вот почему: последние два дня наш тюремщик обращается с нами, я не могу сказать, чтобы вежливее, — на это он не способен, — но далеко не так грубо. Я даже заметил что он как будто прячет свои когти и пытается изобразить на своем лице подобие улыбки. Но, к сожалению, его лицо вовсе не привыкло улыбаться, и поэтому он вместо улыбки делает только отвратительную гримасу.

— Какой же вы делаете из этого вывод?

— Я — отвечал генерал, — пока ровно ничего не могу вам сказать положительного. Я только спрашиваю себя, чем объяснить такую удивительную перемену… Нельзя же предполагать, что он сочувствует нашему несчастному положению, — это было бы равносильно тому, что наш губернатор вдруг явился бы просить у нас прощение за то, что нас судили и приговорили к расстрелу.

— Э! — философски заметил дон Мигель, покачивая головой. — До тех пор, пока мы живы, мы имеем право надеяться на спасение.

— Это правда. Но успокойтесь, мы с вами очень скоро будем исключены из списка живых.

— Наша жизнь в руках Божьих, и только Он один знает, когда нам суждено умереть.

— Аминь! — сказал, улыбаясь, генерал, откусывая зубами кончик новой сигаретки.

— Не находите ли вы странным, что вот уже целый месяц, как мы сидим здесь, а наши друзья точно забыли о нашем существовании?

Генерал пожал плечами.

— Гм! — отвечал он. — Заключенный — это все равно, что больной, и наши друзья, конечно, опасаются усилить наши страдания своим горем, — вот почему они лишают себя удовольствия посетить нас.

— Не смейтесь над этим, генерал, я убежден, что вы совершенно напрасно обвиняете их…

— Дай Бог! Я, со своей стороны, от всего сердца прощаю им, что они забыли нас.

— Я не могу поверить, чтобы Валентин, с которым мы такие друзья, не постарался бы так или иначе увидеть меня.

— Ба! Да неужели вы, дон Мигель, даже и теперь, стоя, так сказать, одной ногой в могиле, все еще верите в людскую честность?

В эту минуту за дверью послышался звук отпираемого замка. Дверь комнаты, где находились осужденные, полуоткрылась и пропустила сначала тюремщика, а затем еще кого-то.

Полутьма, царившая в тюрьме, не позволяла заключенным разглядеть посетителя, на котором была надета длинная черная одежда.

— Э! — прошептал генерал на ухо своему товарищу по заключению. — Наш губернатор, генерал Вентура, как видно, решился-таки покончить с нами…

— А почему вы так думаете? — спросил дон Мигель тоже шепотом.

— Черт возьми! Он прислал к нам священника, значит, завтра мы будем казнены.

— Клянусь честью, это самое лучшее, что он мог придумать! — вырвалось невольное восклицание у дона Мигеля.

Тюремщик, человек небольшого роста, коренастый, с лисьей физиономией и бегающими глазами, повернулся к священнику и попросил его войти, сказав ему хриплым голосом:

— Вот здесь, сеньор падре, и осужденные. Не прикажете ли оставить вам фонарь? Становится совсем темно, а во время разговора гораздо приятнее видеть лицо своего собеседника.

— Хорошо, поставьте его хоть там… Благодарю вас. Я постучу в дверь, когда соберусь уходить, и вы мне отворите.

— Слушаю.

Затем тюремщик повернулся к арестантам и грубым голосом сказал им:

— Эй, Ваша Милость, вот вам священник, можете побеседовать с ним! Советую вам не терять удобного случая, потому что в вашем положении неизвестно, что может случиться каждую минуту.

Пленники, вместо всякого ответа, молча пожали плечами.

Тюремщик вышел.

Когда шум его шагов замер в отдалении, священник, стоявший до сих пор с опущенной вниз головой, как бы прислушиваясь, выпрямился и направился прямо к дону Мигелю.